Книга Да здравствует королева!, страница 38 – Ольга Ильина

Но одно ее прикосновение, один поцелуй разрушал стены, воздвигаемые годами, заставляя совершать непоправимые ошибки. Для него она была губительным огнем, но он хотел, всегда хотел в нем гореть, как сейчас, как сегодня, в собственной комнате, в постели, на один миг притвориться, вернуться в то время, когда она была юной, нежной и невинной, увидеть ту, кем она никогда не была…

А после он жалел, что поддался, не смог, не оттолкнул и почувствовал давно забытое отвращение к самому себе.

— О, не смотри на меня так, словно я чудовище, заставившее тебя изменить жене, — фыркнула она, заворачиваясь в простыню. — Ты хотел этого не меньше, чем я.

— Но только для тебя я всего лишь один из многих. Ничего не значащий эпизод…

— А ты хочешь стать кем-то большим?

— Когда-то хотел, когда ты была человеком.

— А теперь я не человек?

— Я не знаю, кто ты теперь.

— Я — мать твоего сына.

— И это единственное, что останавливало меня все эти годы от желания свернуть тебе шею.

В ответ она рассмеялась, бесстыдно и издевательски.

— Ты все еще хочешь меня, и именно это тебя останавливает.

— Зачем ты пришла?

— Узнать, что это за маг такой перетянул на сторону мальчишки моего главного союзника.

— И ты веришь, что я отвечу?

— Конечно, нет. Я просто хотела понять, почему именно ты сейчас борешься на стороне противников, тогда как твой сын совсем один…

— Перестань лицемерить. Тебе это не идет, — резко бросил он, поднялся, подошел к креслу и накинул домашний халат. Все это время она неотрывно следила за ним, и вынуждена была признать, что с годами он стал еще лучше. Сильнее, мощнее, сексуальнее. Полукровки не стареют так, как люди. Даже в шестьдесят, восемьдесят, сто лет они выглядят едва за тридцать, все также красивы и полны сил. И они по праву считались непревзойденными любовниками, что Сорос, что король. Конечно, для нее было кощунством, сравнивать их, и она никогда не сравнивала свою любовь к королю со страстью к этому мужчине. А страсть была, всегда, только она боялась окунуться в нее с головой, потому что с ним, как ни с кем другим, становилась слабой.

— И все же ты предаешь его.

— Дэйтон никогда не хотел быть королем. Если бы ты провела с ним хоть один день, да даже если бы просто спросила, то поняла бы. Но тебе всегда было плевать, ведь для тебя существует только один человек, самый главный в жизни.

— Александр.

— Нет, ты сама. Все, что ты всегда любила — это ты. Твои страсти, желания, одержимости. Всегда только ты.

— Это не правда. Я всегда любила короля.

— Ты любила только себя, ты любишь только себя, а он… был лишь твоей прихотью, слабостью, как и я. И если бы он был таким, как я, если бы полюбил тебя, то ты бы потеряла к нему всякий интерес и нашла другой объект для страсти. Слава богам, что этого не случилось. Он видел тебя насквозь.

— Как видишь ты? Или думаешь, что видишь? Ты хочешь демонизировать меня, создать монстра, потому что я никогда тебя не любила.

— Думай, как хочешь, — сказал он, потеряв к разговору интерес.

— И что? Что принесла ему эта его недоступность? Счастье? Он был счастлив?

— А если я скажу, что был? А если я скажу, что он любил?

— Я отвечу, что ты лжешь.

— Да, может быть. Может, мы оба с тобой ошиблись. Может, и я никогда не знал, что это такое.

— Боги, как же я тебя ненавижу! За то, что ты жив, за то, что ты, а не он сейчас стоишь передо мной. Почему ты не сдох, как и положено тени? — перешла на злобное шипение Ровенна. Ей хотелось его ударить, уничтожить, сделать что-то, чтобы не видеть этого обвиняющего, ненавистного взгляда.