Онлайн книга «Наемники»
|
— Что ты об этом думаешь? Ну, теперь я мог дать волю своим чувствам. — Ты, порочная девчонка! Ты, бессовестная лгунья… — Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! — Она простерла ко мне сложенные лодочкой руки и прошептала: — Не кричи так громко, а то папа прибежит. — И закрыла раздвижные двери. Я набрал воздуха в легкие и продолжал: — Ты, эгоистичная выскочка! Ты, двуличная тварь! Ты, неграмотная, некомпетентная иди… — Ну, нет! Постой минутку! — сказала она. — Что ты имеешь в виду под словом "некомпетентная"? Возьми свои слова обратно! Я помахал газетой у нее перед носом: — Ты, глупая, нелепая маленькая сучка. Ты не понимаешь, что тебя можно привлечь к ответственности за подобные вещи? — Ох, ну в этом-то ты как раз ошибаешься! Меня нельзя привлечь! — Она весело рассмеялась. — Это самая лучшая часть статьи, разве ты этого не понимаешь? Возведенная мною стена ярости обрушилась, пробитая непостижимым равнодушием. Я удивленно посмотрел на нее и сказал: — О чем, ради всего святого, ты говоришь? — Дай мне газету. — Она вырвала ее у меня из рук и стала перебирать страницы, разбрасывая ненужные по полу и оставив те, где была напечатана ее статья, — четвертушку со страницей три и другую, со страницей одиннадцать. — Посмотри сюда, — сказала она. — Покажи мне хоть одно слово, которое можно было бы отнести к разряду клеветнических, или порочащих личность, или каким-нибудь еще громким определениям. Вот, например: "Глумливый и дерзкий Стендиш". Ты выглядел глумливым, дорогой, в глазах всех этих глупых полицейских. И дерзким. Ты и сейчас ведешь себя дерзко. И ты в самом деле назвал полицейских недоумками и заявил, что они не должны были задерживать твоего друга. — Но я не говорил, что буду звонить в Вашингтон. — От воинственного гнева я как-то незаметно скатился на угрюмую оборонительную позицию. — Спорим, что говорил! — Она поглядела мне в лицо и засмеялась, когда убедилась, что была права. — Ну, ты видишь? Ну признай, разве это не первоклассный образчик журналистского искусства? Она гордилась своим творением и хотела, чтобы я, ее жертва, похвалил ее. Она была похожа на помесь ухоженной кошечки и хорошо откормленного щенка и смотрела, ожидая, что я порадуюсь тому, как ловко и умело она вонзила нож мне в спину. Я пришел в этот дом, кипя от ярости, желая только одного: выплеснуть свой гнев на Сондру Флейш и тем облегчить душу. Если бы в ее поведении я почувствовал хотя бы намек на раскаяние или, напротив, она повела бы себя вызывающе, я бы осуществил свое намерение без всякого колебания. Но эта ее гордость за свой поступок, это ее требование одобрения с моей стороны, уподобляющее ее ученым-атомщикам, которые гордились изобретением "чистой" бомбы, полностью сбили меня с толку. Я полагаю, в нашем мире найдется немало таких людей, которых нисколько не беспокоит моральная сторона их работы и которые озабочены лишь тем, чтобы умело ее выполнить. А если жертва возражает — особенно если она возражает с позиций эксцентричной и устарелой морали, — они огорчаются, что эта самая жертва не говорит "Туше!". До меня никак не доходила простая мысль, что Сондра безнадежно погрязла в своем эгоизме и мой гнев способен только ее удивить; и это в какой-то момент совершенно выбило меня из колеи. Я не искал справедливости в этом доме — понимал, что это невозможно, — но я жаждал мести. Я хотел заставить Сондру Флейш понять, как отвратительно она поступила, так, чтобы, покидая этот дом, я почувствовал, что ее терзают угрызения совести. Но, увидев ее, я понял, что мои надежды тщетны. Но я по-прежнему жаждал отмщения, и внезапно меня осенило. Ее задело только одно из моих высказываний, только одно. |