Книга Освобождение, страница 28 – Кери Лейк

В три быстрых шага я оказываюсь у гаражной двери и, внимательно прислушавшись, открываю ее. Похоже, это какая-то мастерская со скамьей и висящими на стене инструментами. Только эти инструменты не совсем обычные. Я с минуту их рассматриваю, уверенный в том, что длинный тонкий шест с зубцами на конце — это какой-то электрический штырь. Рядом с ним висят намордники, ошейники, упряжи и поводки.

Внезапно до меня доносятся тихие всхлипы, я направляю фонарик на клетку за верстаком и на мгновение перестаю дышать.

Внутри, съёжившись от тесноты, сидит маленькая девочка.

Моя кровь становится такой же ледяной, как и охватившая меня ярость, но я осторожно приближаюсь к отворачивающейся от света девочке.

— Камила?

Ее всхлипы усиливаются, и я опускаюсь на корточки, прежде чем к ней подойти.

— Я тебя не обижу. Обещаю, я здесь, чтобы помочь.

— Я хочу... хочу... к маме, — ее слова заглушает надетый ей на лицо намордник, и все же, они так же ясны, как и моя решимость вытащить ее отсюда к чертовой матери.

— И я позабочусь о том, чтобы ты ее увидела, хорошо? Но, пожалуйста, веди себя тихо. Ты знаешь, кто тебя сюда посадил?

Девочка в страхе вскидывает брови и указывает куда-то мне за спину. Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы увернуться от удара по голове.

Я бросаюсь вперед и откидываю его назад, зажатая у него в руке лопата с громким лязгом падает на землю. В драке мой телефон ударяется об пол, и в свете его фонарика я вижу распластавшуюся на полу фигуру мужчины. Вскочив на него, я размахиваюсь и бью этого гада кулаком в лицо, отчего его голова откидывается в сторону. От следующего удара у него из носа хлещет кровь. Он дезориентировано крутит головой, и я внимательно разглядываю его лицо, пока оно еще не опухло. Ему, должно быть, под шестьдесят, у него седая борода и обожженная солнцем кожа.

— Вы все-таки пришли отпустить мне грехи, святой отец?

Я тут же узнаю его голос, и у меня внутри моментально что-то обрывается, словно это каким-то образом связано с частью моего прежнего «я».

Представив в этой клетке собственную дочь, я хватаю с верстака небольшую веревку и без колебаний обматываю вокруг его шеи, а когда он пытается меня остановить, отбрасываю его руку в сторону. Я скручиваю в ладонях веревку не от страха и не от ярости, потому что по большей части научился их сдерживать. Я душу его, поддавшись врожденному рефлексу, вообще без эмоций. И не смогу остановиться, даже если очень захочу.

Вырываясь подо мной, он хватается за мои пальцы в слабой попытке их разжать, но это бесполезно. То, как хитроумно затянута у него на шее веревка, без особых усилий дает мне все необходимые рычаги воздействия. Он не молит о пощаде, вероятно, потому, что по моим глазам видит, что я не намерен проявлять милосердие.

— В поте лица твоего будешь есть хлеб, — дрожь в моем шепоте такая же неуёмная, как и сдавившие мне грудь тиски. — Доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься.

Даже если вид его выпученных глаз и багровой кожи вызывает у меня тошноту, образ этого ребенка и висящих на стене инструментов так врезался мне в сознание, что вытеснил из него все добродетельные мысли. В эти доли секунды я снова становлюсь выбивающим долг рэкетиром. Один из которых — за ту маленькую девочку, которая, вне всякого сомнения, зарыта где-то на Энджелс Пойнт.