Книга Рикошет, страница 77 – Кери Лейк

Я задрал ее платье и все внутри остановилось с пронзающим визгом.

На нижней части ее спины, сразу над ягодицами, широкими злыми шрамами было выгравировано единственное слово: ШЛЮХА.

Через рваное дыхание, я уставился вниз на мерзость, которая останется ее клеймом до конца ее дней. Гнусным, отталкивающим клеймом, словно она была гребаным скотом. Я почти трахнул из ненависти женщину, которая, очевидно, и сама стала жертвой ненависти, и мой желудок рухнул вниз от этой мысли. Потому что реальность уставилась на меня в ответ в пяти четко вырезанных, ожесточенных злобой буквах, полностью скомкивая фантазию, в которой я придумал, что Обри Каллин была таким же преступником, как и ее муж.

Я слегка прикоснулся большим пальцем к рубцам, и ее тело подалось вперед.

Обри прижалась к стене и спустила платье вниз по бедрам, прикрывая их.

— Не смей. Не смей, бл*дь, прикасаться ко мне, — прошептала она дрожащим голосом.

— Он сделал это с тобой?

— Он все со мной сделал, — она подняла руки к обеим сторонам лица, хороня лицо в ладонях. — Пожалуйста, оставь меня в покое.

— Расскажи мне правду. Откуда у тебя флешка?

— Я сказала тебе правду. Я, мать твою, украла ее. А теперь оставь меня в покое!

Я поверил ей. Пять гребаных букв, вырезанных на ее спине, внезапно нарисовали передо мной картину этой женщины в другом свете, и впервые я поверил в то, что она украла жизненно важную информацию у человека, который, очевидно, предал ее.

У меня пересохло горло, поле зрения сужалось с постепенным сгущением тьмы по краям. Прижимая ладонь к черепу, я попятился назад, придерживаясь за стену, прежде чем убраться из комнаты и закрыть за собой дверь.

По ту сторону двери я услышал ее тихие рыдания, и на меня снизошло, что даже после похищения, приковывания к кровати, угроз убить ее, это было впервые, когда я услышал, как эта женщина плачет. Плачет по-настоящему, а не придерживается фальшивого дерьмового сценария, чтобы вызвать у меня сострадание.

Боль, которую я слышал, была настоящей.

Потерев затылок, я набрал номер Алека и вышел на кухню, где порылся в шкафчиках в поисках виски.

Ответа не было.

Я швырнул одноразовый телефон в стену, где он рассыпался на полу маленькими кусочками, и врезался кулаком в кафель.

Игра менялась у меня на глазах, а я понятия не имел, что делать дальше.

Переключатель щелкнул.

Шрамы отличались. Разнообразие в виде шрама на ее запястье говорило о другом виде борьбы. Может, у нее были проблемы, но они есть у всех.

Шрам на ее спине говорил о совершенно другом.

Каждый шрам рассказывал историю, но это были те шрамы, которые мы не хотели показывать другим, потому что в них заключалась правда. Правда Обри была выгравирована в четких отметинах на ее спине, написанных с ясностью того, что кто-то взял свое. Только садистский ублюдок мог сделать подобное.

В этом я узрел нечто, чего не хотел видеть. Нечто болезненное. Сломленное. Нечто, разоблачение чего я не ожидал увидеть, задрав ее платье. Нечто, что больше не делало ее моей игрушкой. Я увидел в Обри Каллин человека. Заклейменного, разрушенного человека, которому нужно было больше, чем я предложил в своем молчании, когда вышел за дверь.

Мой желудок скручивало в узлы, пока я шарил по шкафчикам. Куда, бл*дь, подевался мой виски?

В мгновение ока Обри Каллин превратилась для меня из объекта ненависти в объект любопытства. Что она сделала, чтобы заслужить ярость такого злобного человека? Неважно, как сильно я пытался упорядочить варианты в своей голове, ответ на этот вопрос представлял ее в пропорционально хорошем свете. Противоположностью Майклу Каллину.