Книга Поцелуй чернокнижника, страница 51 – Тиффани Робертс

Завораживающе красивые ноты Лунной сонаты зазвучали из динамика и растеклись по залу, как дым, касаясь каждой поверхности, заливая пространство тишиной и светлой грустью. Адалин закрыла глаза и подняла руки — ее пальцы задвигались в воздухе, словно она действительно играла, покачиваясь в такт музыке.

Ее самое раннее воспоминание — ей было всего четыре — связано с тем, как отец, сидя за пианино в комнате для гостей, поднял ее и усадил рядом на скамью. Он положил свои пальцы на клавиши, посмотрел на нее и, улыбнувшись, начал играть именно эту мелодию.

Адалин тогда буквально замерла от восторга. Этот момент стал для нее началом — с него началась ее любовь к фортепиано. Этот путь вел ее много лет, вплоть до недавнего прошлого… до тех пор, пока все это не исчезло.

Та жизнь — ушла. Отец, ее первый и самый терпеливый учитель, исчез. Мать, которая сопровождала ее на каждую репетицию, каждый сольный концерт, соревнование — по танцам, игре на фортепиано, даже по волейболу — тоже осталась лишь в памяти. Всегда поддерживала, всегда верила. А теперь остались только Дэнни и Адалин.

И совсем скоро… останется только он.

Но этот момент, это место… неужели это не был шанс? Маленький, мимолетный шанс вернуть кусочек той жизни, хоть на мгновение?

Я никогда не танцевала в бальном зале. Почему бы не попробовать? Пока мне хорошо… пока могу.

Улыбнувшись, она перестала «играть» в воздухе. Раскачиваясь все шире, она скинула туфли и позволила музыке увлечь себя, раствориться в ней, как капля в реке.

* * *

Меррик мерил шагами кабинет, сцепив руки за спиной — не столько из привычки, сколько из необходимости. Он не мог позволить себе случайных всплесков магии — в его нынешнем возбужденном состоянии даже малейшая утечка могла оказаться опасной. Все, чему он научился за свою долгую жизнь, подсказывало: ситуация выходит из-под контроля. И это была проблема. Большая проблема.

Смертные и близость к ним никогда не приносили ничего, кроме боли. Потери были неизбежны.

Адалин не выходила у него из головы, несмотря на то, что он держался от нее подальше со вчерашнего утра. Он заперся в своем кабинете, намереваясь углубиться в книги с пыльных полок — в поисках ответов, хоть каких-то сведений о пробужденных лей-линиях, измененной природе магии, жизни и смерти в этом новом, изменившемся мире.

Но вместо этого он снова и снова возвращался к одному: как направить свою силу на исцеление.

Он часами перелистывал старинные тома, осторожно перебирал страницы, хрупкие, как сухие листья. Многие из них превратились бы в пыль от одного прикосновения, если бы не его магия, удерживающая их в целости. Он искал — упрямо, отчаянно — хоть намек, что чернокнижники, подобные ему, могут исцелять смертных.

Напрасно.

Исцеление было прерогативой ведьм — которые, несмотря на человеческие заблуждения, отличались от рода Меррика — и фэйри.

Даже после того, как он наконец оторвался от этих поисков — уже глубокой ночью, когда небо лишь изредка освещалось вспышками молний, — он продолжал думать об Адалин. О том, как она выглядит, как звучит ее голос. О том немногом, что он знал о ее жизни и обстоятельствах. О той силе, храбрости и внутреннем стержне, которые она проявила за столь короткое время, проведенное здесь.

Он хотел быть рядом. Хотел прикасаться к ней. Целовать ее. Пробовать ее на вкус.