Книга Поцелуй чернокнижника, страница 69 – Тиффани Робертс

Она просто переусердствовала, слишком поспешила, подумал он, пятясь из ее спальни и тихо закрывая дверь.

Но странное чувство поселилось в груди, когда он направился к своей комнате — это была тревожная, беспокойная энергия, всего в нескольких шагах от откровенного страха. Хотя это чувство оставалось неясным, отказываясь выдавать свое истинное происхождение, он знал, что оно связано с Адалин. С ее болезнью.

Бессознательно его разум вернулся к текстам, которые он изучал на прошлой неделе, — во всех из них с разной степенью твердости говорилось, что магия чернокнижников не подходит для исцеления.

Он вошел в душ и долго стоял под горячими струями воды, позволяя им ниспадать на себя, как будто это могло смыть беспокойство, как будто это могло заглушить шепот в глубине сознания.

Ты сделал только хуже. Ты ей совсем не помог. Ты ускорил ее гибель.

Зарычав, он ударил кулаком по стене. Плитка разлетелась, оставив несколько неглубоких порезов на костяшках пальцев. Керамические осколки с грохотом посыпались в ванну. Несколько секунд все, что он мог делать, это стоять там, его кровь текла водянистыми ручейками, которые в конце концов закрутились в канализации у ног. Он тяжело выдохнул и, наконец, убрал руку. Магия с треском вырвалась из его сердцевины и побежала по руке, он сосредоточил силу на разбитых плитках. Осколки всплыли снизу и вернулись к поврежденной части стены.

Голубое свечение вокруг керамики исчезло, как только кусочки оказались на своих местах, обнажив целые, неповрежденные плитки.

Почему он не мог сделать для Адалин то, что мог сделать с разбитым стеклом, с разбитой плиткой? Почему он не мог сохранить ее в полном здравии точно так же, как сохранил этот дом?

Должен был быть способ. Должно было быть средство, с помощью которого он мог бы преодолеть недостатки своей магии, средство, с помощью которого он мог бы вылечить ее.

Он вышел из спальни после того, как вытерся и оделся. Проходя мимо ее двери, он остановился и прислушался, позволив даже звуку собственного сердцебиения исчезнуть из восприятия.

Тихое дыхание Адалин было едва слышно за дверью, и этот звук давал лишь толику утешения, на которое он надеялся. Меррик быстрыми шагами пошел дальше по коридору. Ее присутствие покалывало ему спину, становясь слабее, но настойчивее с каждым шагом, который он делал, удаляясь от нее. И это чувство в его груди, эта тревога, этот ужас усилились.

Хотя Меррик намеревался войти в кабинет, он обнаружил, что спускается по лестнице и идет по южному коридору, не останавливаясь, пока не оказался в бальном зале. Шторы были задернуты, позволяя лишь слабому вечернему свету проникать по краям окон, но полумрак почти не отражался на его глазах. Он не мог вспомнить, когда в последний раз пользовался этой комнатой — в последний раз, когда он даже входил в нее, — до прихода Адалин. Она вдохнула в нее жизнь.

Она вдохнула в него жизнь.

Тяжесть и давление в груди усилились, когда он рассеянно повторил путь их слишком короткого танца, поднялся на сцену и провел пальцами по изящному изгибу фортепиано.

Хотя музыка магии текла в крови всю его жизнь — даже когда он был слишком молод, чтобы чувствовать это, — он никогда не считал свои таланты достойными, когда дело касалось обычных инструментов. Он был достаточно компетентен, знал ноты и клавиши, мог даже сыграть много сложных пьес, но всегда чего-то не хватало — страсти, чувства. По какой-то причине ему никогда не удавалось уловить эти эмоциональные стержни. Все, что он играл, звучало скучно. Вся его сосредоточенность, вся его страсть ушли на власть.