Книга Холли внутри шторма, страница 66 – Тата Алатова

— Ой да заткнись ты, — велела Тэсса и, не отстраняясь от Фрэнка, протянула назад руку. Послышался громкий страдальческий вздох, шорох, и узкая ладонь Холли сжала ее ладонь.

И сердце, провалившееся в Марианскую впадину, снова забилось сильно и ровно.

— Завтракаете? — взбудораженная Фанни ворвалась, как ураган. В глазах немедленно запестрело от невообразимых сочетаний фиолетового, розового и золотистого. — Это тебе, учи текст, — и она кинула Фрэнку рукопись пьесы. — А это тебе, — и она шлепнула перед Холли какое-то письмо. — Судя по всему, у тебя очень крупные неприятности, гений.

Эта была странная ночь — в молчании и неподвижности, в холоде и страхе, и Джеймс часами вглядывался в застывшее лицо Вероники, надеясь увидеть там признаки возвращающейся жизни.

У него не было ответов ни на один из вопросов.

Почему он умер и почему он вернулся с того света?

Почему именно он?

А если он не один такой и множество людей делают новый вдох там — глубоко под землей, ослепшие от темноты и задыхающиеся в закрытых гробах?

Что, если смерти не существует вовсе, а бывают лишь похоронные обряды, не позволяющие другим вернуться?

Тэсса говорила, что у Джеймса тотальная регенерация, которая срабатывает только в критических ситуациях.

Порой ему действительно хотелось проверить эту теорию, сиганув с высокой скалы вниз, на камни. Порой — найти какой-то смысл, миссию, совершить подвиг, ведь герои только ради такого и оживают. Провидение им дает второй шанс ради чего-то выдающегося. Уничтожить зло там или защитить добро.

Но чаще всего он просто жил самой обыкновенной жизнью, приглядывал за малышом Артуром и уворачивался от предметов, то и дело летающих по дому. Недавно малыш поднял в воздух старинный кухонный шкаф, перебив всю посуду, и они с Джоном намучились, выметая осколки.

Сварливый Джон был ничего, не лез с расспросами и не пытался говорить по душам. Он воспринимал все вокруг со смирением старости, и Джеймсу хотелось бы научиться так тоже.

Но он не был уверен, что доживет до старости. А вдруг он живет ворованной, контрабандной жизнью, которая не принадлежит ему на самом деле? А вдруг она прервется в любую минуту, когда какой-нибудь небесный счетовод обнаружит эту ошибку?

— Неприятности? У меня? — Холли так поразился, что всем сразу стало понятно: прежде подобного с ним не случалось.

Он жил в мире, где его все любили и баловали, и вырос в замке, и у него был самый настоящий пони. Порой Тэссе казалось, что он приземлился к ним прямиком из сказочной страны с единорогами и малиновыми (вернее, клубничными) феями.

— Я разбирала твою почту, — сказала Фанни, и Холли благосклонно кивнул.

Молодец, говорил этот кивок, хорошая девочка.

Фанни и в самом деле вызвалась вести его корреспонденцию и взяла на себя общение с секретаршей Мэри, на которую у Холли вечно не находилось времени. Желания, на самом деле.

Тэсса подумала, что, пока все остальные жители Нью-Ньюлина прятались от враждебности большого мира, Холли прятался от переизбытка внимания и любви. Заведись у него здесь пылкие фанаты — он наверняка сбежал бы в какую-нибудь бразильскую сельву.

Но пока Мэри Лу запрещала Холли появляться в кофейне с кистями, а Фрэнк при позировании ворчал на все побережье, утомленному славой художнику было вполне себе комфортно.