Книга Люся, которая всех бесила, страница 227 – Тата Алатова

И больше ни строчки.

Полный неписец.

– Так, – сказал Стас, – я поехал за грушей.

– За какой еще грушей?

– Боксерской. Павел Викторович велел повесить.

Павел Викторович, значит, велел. Боксерскую грушу!

В ее любимой квартире, где все подобрано с такой любовью.

– Выбери грушу поменьше, – вяло попросила Люся. – Миниатюрную.

Стас хохотнул и ушел.

А она снова тупо уставилась на экран.

Нет, Носов явно переоценил степень ее открытости миру.

Захлопали двери.

Так они хлопали, только когда кое-кто врывался в контору, ускоряясь от праведного негодования.

– Твою мать, Люся, – завопил Пашка, врываясь в ее кабинет, – вы совсем тут ополоумели?

– Точка зрения редакции может не совпадать с точкой зрения Носова, – радостно завопила она в ответ.

– Значит, – нависая над ее столом, заговорил он, чеканя слова, – в видовой полиции полный бардак, дело о трясовицах лишнее тому подтверждение. Значит, видовиков надо просто перекинуть в Следственный комитет, а отдел закрыть.

– Ну это же в твоем ведомстве…

– И это я обнаружил!

– Случайно! Потому что я подсунула тебе дело о навях!

– Люся, бесишь.

– Неа, – и она широко улыбнулась, – я же чувствую, что ты ругаешься для порядка, без огонька. В следующий раз постарайся лучше.

– Да ну тебя, – он отмахнулся. – Теперь ты будешь придираться к тому, как я с тобой скандалю?

– К тому же конкретно тебя мы хвалили в прошлой статье. Во всем, Пашенька, необходим баланс, а то нас заподозрят в предвзятости.

Он еще немного посверлил ее глазами, потом покачал головой.

– Угораздило же меня связаться… Ты сегодня поздно?

– Я сегодня нормально.

Перегнувшись через стол, он поцеловал ее и отправился восвояси.

– А моя груша? – спросил на ходу.

– Испортит весь мой интерьер. Часа через два.

Пашка развернулся и, снова вернувшись к Люсе, еще раз поцеловал. Куда обстоятельнее.

– Ладно. Но твоему Носову я однажды шею сверну.

– Становись в очередь, – засмеялась Люся.

А потом вздохнула и решительно придвинула к себе клавиатуру ноутбука.

Апрель выдался солнечным, и Настя Китаева, вытащив из детского автокресла Варьку, вдохнула свежий весенний воздух полной грудью.

Дом, который отец построил в небывало короткие сроки, оказался похожим на шале – два этажа, покатая крыша, большие окна, простые формы.

Очаровательное местечко, если не думать о высоком заборе вокруг.

И о просторном подвале внизу.

– Насть, – хмуро сказал отец, выходя из машины.

– Пап, не начинай снова, – попросила она устало. Они ругались всю дорогу, как и последние несколько месяцев. – Мне вовсе не нужно, чтобы вы с мамой тоже жили здесь. Мы с Варькой прекрасно обойдемся без таких жертв.

– Это вовсе не жертвы…

– Хорошо, скажу по-другому. Нам не нужны воспитатели. И ваши вечно испуганные лица. И то, как вы к этому относитесь – как к величайшей трагедии. Варя – просто особенный ребенок, которому требуется специфический уход. На этом все. И не смей мстить Максу!

– Твой муж едва не сдал собственную дочь видовикам.

– Бывший муж, пап. Бывший! Он обещал, что будет молчать.

– Настя, твоя доверчивость…

– Пап, возвращайся в город, – она тронула его за рукав, – пожалуйста. Будете приезжать с мамой по выходным.

– Но…

– Пожалуйста.

Он был невыносимо душным, властным, черствым. Насте было тяжело рядом с отцом – он давил на нее, как пудовая плита.

Двоюродный брат, Ленька Самойлов, называл его Иродом.