Книга Дочь атамана, страница 70 – Тата Алатова

— Моя драгоценная, — растрогалась Саша Александровна и помчалась обниматься с Изабеллой Наумовной.

Гранин всю голову себе сломал, размышляя о том, что такое важное, но ненужное. Он без устали сновал по усадьбе, проверяя припасы, камень для конюшен, пристрой, где будут жить рабочие, и прочее, и прочее. К вечеру прибыла мадемуазель Вебер, испуганно прижимающая к груди нарядную пушистую муфту и недоверчиво взирающая на усадьбу. Однако стоило ей увидеть Сашу Александровну в расписной поневе и крестьянской рубахе, как она мигом обо всем забыла.

— Да как же это, — разволновалась модистка, быстро доставая портновскую ленту, — да разве ж можно! Ваша бабушка бы в обморок упала, если бы увидела вас сейчас! А вы, — тут она развернулась к Гранину, — выглядите так, будто все еще живете в прошлом веке. Посмотрите только на эти обшлага.

Вдвоем они едва уговорили мадемуазель Вебер пойти к столу, а не снимать мерки немедля.

Изабелла Наумовна явилась во всем великолепии увядающей старой девы, застрявшей в глухой деревне.

Тускло блестели жемчужные нити на открытой шее, фиолетовый бархат оттенял бледность ее кожи, а сложность прически совершенно не подходила обыкновенному домашнему вечеру.

— Боже, сколько работы, — прошептала мадемуазель Вебер себе под нос восторженно.

И тут с улицы послышалось лошадиное ржание, чьи-то голоса, Груня метнулась к окну и вдруг громко охнула:

— Батюшки!

— Что там такое? — удивилась Изабелла Наумовна.

Двери распахнулись, и вошел могучий старик с лохматой седой гривой и в длинной шубе.

— Дедушка, — прошептала Саша Александровна, взвизгнула, вскочила, опрокинув стул и бросилась на шею старику: — Дедушка!

Ужин получился сумбурным, утка перегрелась в печи, потому что Саша Александровна никак не могла успокоиться, кружила вокруг Василия Никифоровича, стреляя в него множеством быстрых вопросов: как бабушка? как дорога? не замерз ли он? знает ли папа об этом визите?

Лядов-старший отвечал коротко и степенно, и Саша Александровна встревоженно оглядывалась на Гранина. Она понимала, что дед приехал из-за ее письма про маму, и теперь страшилась ответов и нетерпеливо ожидала их.

Модистку Василий Никифорович не узнал, что было немудрено. Двадцать два года прошло, да и незачем ему было приглядываться к девчонке, носившей булавки за мадам Дюбуа.

Зато Ани его прекрасно помнила и весь ужин скромно молчала, стараясь не привлекать к себе внимания.

После десерта — яблок в меду — Василий Никифорович коротко бросил:

— Ну-с, Саша, проводи меня в мои покои.

Она снова смятенно посмотрела на Гранина, будто умоляя его не оставлять ее одну для грядущей беседы, но это было никак невозможно. И Саша Александровна, бледная и измученная размышлениями и догадками, послушно встала из-за стола.

Ночью Гранин проснулся в аду и бреду. Снилась ему умирающая под его ножом Катенька Краузе, однако не было аккуратного разреза, который он сделал, чтобы вытащить слабого младенца, — вместо этого ее чрево оказалось искромсано и истерзано, кровь текла повсюду, а с бледного лица роженицы смотрели безумные и страшные глаза валахского колдуна. Каркало воронье, и казалось: это смеется великий канцлер.

Наяву ледяной пот заливал спину, но как будто огонь терзал грудь. Шлепая босыми ступнями, Гранин выполз в холодные сени, подчерпнул в горсть покрытую тонкой коркой льда воду в ведре, жадно напился, облил себя.