Книга Ехал грека через реку, страница 135 – Тата Алатова

И срывался голос, и дрожали руки, и бешено билось сердце, и раскаленное олово разливалось по животу, и путались мысли, и оголялись нервы, и от полноты ощущений было почти невыносимо. Как смотреть, не мигая, на солнце.

Ева проснулась с температурой, и Адам первым делом выставил Асю из детской. Конечно, она пыталась возражать, заявляла, что няни никогда не заражаются от своих воспитанниц и что она не оставит больного ребенка, пришлось рявкать.

– Не беси меня, – рассердился Адам, за руку выводя ее прочь, – ты же знаешь, что тебе нельзя сейчас болеть. Поэтому просто возвращайся обратно во взрослую спальню. А еще лучше – отправляйся на несколько дней к сестре.

И он вернулся к Еве, чтобы вызвать врача.

Дочь капризничала и сердилась, и требовала Асю, и отказывалась пить морс, и без устали жаловалась своим куклам на жизнь, и не позволяла себя целовать, потому что колючий. Уже к обеду Адам был выжат, как лимон.

А ведь так хорошо день начинался.

Ася все время маячила говорящей головой в мониторе, то читая наставления, то требуя снова измерить температуру, и Адам просто выключил ее, потому что сил его не хватало.

Ася чувствовала себя самой несчастной в мире.

Она как будто была предательницей.

Бросила их двоих на произвол судьбы!

Несмотря на то что врач ничего такого у Евы не нашел – ни красноты в горле, ни насморка, ни других признаков простуды, противная температура в районе тридцати семи держалась весь день.

Просто удивительно, что бедный ребенок не заболел раньше – как еще можно было выразить протест против несправедливости всего мира?

Асины самобичевания прервал звонок из Канады.

– Вы промахнулись, – сказала она, прижимая телефон к уху, – вам надо позвонить Еве. Но я могу отнести ей телефон.

– Не надо, – голос Лены звучал печально, – я хотела поговорить именно с вами.

– Правда? – Ася легла на кровать, глядя на то, как через несколько стекол Адам поит дочь чаем. Изображение казалось смазанным, как будто между ними были моря и океаны.

– Кажется, я ошиблась, – тихо прошелестело в трубке. – Переоценила свои силы. Это невыносимо.

– Возвращайтесь, – без раздумий ответила Ася. – Если невыносимо – возвращайтесь. Никто же вас силой там не держит.

– Я уже слишком многое потеряла, чтобы все отменить.

– Тогда терпите.

Лена молчала.

– С Евой все в порядке, – сказала Ася. – Она стойкий оловянный солдатик. Переживет любое ваше решение. А вот вы – не любое. Так что думайте о себе и не совершайте никаких жертв из-за угрызений совести или страха осуждения. И не звоните мне для того, чтобы я вас успокаивала, и вам становилось легче. И еще – даже если вам очень больно, то все равно поговорите с дочерью.

Не прощаясь, Ася прервала вызов. Сожаления, угрызения… Каково это – прожить жизнь, каждый день думая о том, когда все пошло не так? Как Мадина, как Лена.

Каждый чертов день задавать себе один и тот же чертов вопрос.

В этом мире нет ничего хуже чувства вины, особенно – вины перед собой.

Она лежала на кровати, глядя на далекие смазанные силуэты, и тихо плакала от жалости ко всем на свете.

Вдоволь наревевшись, Ася вдруг засобиралась, нацепила на себя одежду Адама, которая была в этой спальне, спустилась вниз и села за руль.

– Вик, – позвонила она, – скажи мне адрес Мадины, пожалуйста.

– Сейчас сброшу, – ответила та невозмутимо, – я заказывала туда несколько раз цветы.