Книга Сердце шута, страница 22 – Кэтрин Болфинч

Я поднялась с дивана, держа в голове лишь одну картинку. Отчего-то захотелось порисовать, избавиться от мыслей. И я не стала себе в этом отказывать. Достала мольберт, поставила чистый холст. Сейчас девушка на закате казалась неуместной, неправильной.

В последние месяцы я почти не рисовала. С животом было не особо удобно стоять около мольберта, да и вообще подолгу находиться на ногах. Хотя не сказала бы, что живот стал большим. Мне казался маленьким и аккуратным, словно внутри меня находился не ребенок, а кнопочка. Крохотное существо с огромными шоколадными глазами, аккуратным носиком и пухлыми губками. Почему-то именно так я представляла себе ребенка. Мне было не важно, мальчик это или девочка. Это ведь ничего бы не изменило. Мы с Генри не загадывали, не мечтали, даже не особо планировали. Это просто случилось, словно судьба дала нам шанс… дала мне шанс справиться.

Кисти марались в акриловых красках, а затем расползались широкими мазками по белому полотну холста, складываясь в темное небо, в морской берег, подсвеченный холодным лунным светом в борьбе с теплым отражением фонарей на песке, где волны играли причудливыми линиями.

Я забылась, позволяя картине оживать под моими пальцами, а воображению и памяти творить невесть что прямо перед моими глазами. Это правда очищало от мыслей, от боли, от скорби и стыда. И очнулась я только, когда отдернула кисть от холста, как ладонь от горячего чайника.

На темном полотне стал вырисовываться силуэт. Мужская фигура, окутанная легким шлейфом почти прозрачного дыма.

Черт возьми.

Неожиданно зазвонил телефон, заставив вздрогнуть. Я бросила кисточку в стакан с водой, вытерла руки от краски специальным полотенцем и вытащила из кармана телефон. Сердце запнулось, лицо залила краска, я спешно отвернула мольберт к окну, словно звонивший мог увидеть творящееся вокруг, заглянуть в душу и увидеть то, чего я сама бы не хотела замечать.

– Привет, Мартина, – ответила я, прижав телефон плечом к уху и надеясь, что мой голос не дрожал от неловкости. И почему тетя Генри всегда звонила в такие неловкие, неудобные моменты, будто чувствовала, что именно в эту секунду у нее есть отличный шанс смутить собеседника?

Ладно, я и сама со своим смущением прекрасно справлялась.

Я вернулась на диван.

– Привет, моя дорогая, – раздалось жизнерадостное с той стороны. Меня всегда удивляло, как легко Мартина относилась к жизни, происходящему вокруг. Как смогла взять беспризорного племянника на воспитание и ни разу ничего не сказать ему по этому поводу. Она даже не упрекнула Генри в неблагодарности в моменты, когда он был очень далек от праведной жизни и закона. Странно, что она не вляпалась в дела мафии, ведь ее племянник буквально обручился с этим миром. И отдал за него жизнь. Как у нее хватало сил звонить мне каждое воскресенье, чтобы поинтересоваться о самочувствии?

Я никогда не находила ответа на эти вопросы. И сейчас, когда на холсте, который действительно отражался в окне, был изображен чей-то силуэт, становилось стыдно. Как я могла так быстро начать жить заново? Прошло всего три месяца со смерти Генри. Три месяца. Этого не хватит для того, чтобы оплакать потерю, а я заводила новых друзей и хотела жить дальше. А заслуживала ли я этого? Могла ли позволить себе улыбаться, беспечно рисовать, ходить в чертовы клубы и пререкаться с Хорхе, когда Генри этого уже никогда не сможет сделать?