Книга Лисы и Волки, страница 109 – Лиза Белоусова

– Как можно? Приду.

– Обязательно?

– Обязательно.

– Тогда я пошел. Уж раз ты меня разбудила, постараюсь не опоздать больше чем на двадцать минут.

– Правильный выбор.

В трубке раздались короткие гудки, и я опрокинулась на кровать. Буквально десять минут – и примусь за поиски значений таинственных рун, что назвал мне Пак, когда подвозил в школу. Почему-то кажется, будто они занимают далеко не последнее место. Раз преступник их выцарапывает – точь-в-точь как на моей стене, только на человеческой коже, – значит, они могут поднять что-то на поверхность. Или даже указать на его личность.

Февраль подходил к концу, а это означало завершение триместра, что не радовало никого, в том числе меня. Училась я неплохо и нравилась многим учителям; наверное, из-за уважительного к ним отношения и неиссякаемой жизнерадостности.

В большинстве своем оценки выходили положительные. Четверки столбиком, в редких случаях прерывающиеся пятерками, и лишь по двум предметам возникали вопросы: по физике и геометрии. Преподаватели точных наук относятся к нам, лисам, снисходительно, многое спускают с рук, однако склонности ответственности не отменяют. Можно знать математику, имея предрасположенность к литературе. Теоретически. Только вот немногим удается…

Я знала, что у некоторых ребят, не только из лисов, очень строгие родители, считающие, что их дети должны иметь высшие баллы по всем предметам. Не раз видела девчонок, плачущих в туалете из-за того, что получили тройку и боятся идти домой, где их ожидает неминуемый выговор.

Мой приемный отец никогда не ругал за оценки. Честно говоря, он вообще никогда ни за что не ругал.

Ладно, если школьник сам предрасположен к домоседству; вот, например, Луна постоянно сидит в комнате, учится по собственному желанию и имеет весьма неплохой уровень не только в нашем классе, но и у волков; лично слышала, как в учительской обсуждали ее эрудицию. Правда, еще сетовали на то, что она молчаливая и не умеет демонстрировать свои достоинства, но это неважно, главное, что они у нее есть.

Триместровые контрольные уже не за горами; английский назначен на вторник, алгебра с геометрией – на среду. Впору засесть за учебники и безвылазно готовиться, только вот учеба меркнет на фоне реальной жизни…

– Как у тебя со школой, дорогая?

За окном уже сгустилась темнота, рассеиваемая лишь огнями ближайших домов. Окна в нашей квартире были закрыты, но я ощущала порывы ледяного зимнего ветра. Батареи работали до сухой духоты, но меня все равно тряс озноб.

Мы сидели на кухне, наполненной полумраком – отец боялся яркого света, поэтому горели только две лампочки за микроволновкой. Чтобы найти на столе что-то мелкое, приходилось щуриться и всматриваться в его стеклянную серую поверхность. Выделялись только тарелки, ярко-зеленые, купленные в честь моего удочерения. В них макароны исходили соусом, похожим на сметану. Отец назвал это какой-то пастой, но я не запомнила точное название.

Он уже подчистил свою порцию и полез за добавкой. И как он может так хорошо видеть в темноте?

– Нормально, – пожала плечами я. – Как всегда.

– Никаких улучшений? – любой другой родитель спросил бы с укором, но в голосе отца слышалось сочувствие.

– Нет. Сказала же, как всегда.

Он уткнулся взглядом в колени и замолк. Он никогда не перечил и не указывал, что делать. Наверное, это неплохо.