Книга Война и потусторонний мир, страница 169 – Дарья Раскина

– Быстров… – повторил он, вглядываясь в ее заплаканное лицо. Посмотрел на себя и усмехнулся: – Вот это меня перемолотило… Посмотри-ка, весь доломан в клочья, зараза!

– Вот что тебя больше всего беспокоит? – засмеялась Александра, вытирая щеки.

– Еще бы! Знаешь, во сколько он мне обошелся? Да в нем одних ниток на двенадцать копеек! Э-эх, – сказал он, поводя усами, совсем как раньше. Во всем был как раньше – и в хитром прищуре, и в черноте нахальных глаз, и в вечных насмешках. Даже осмотрев зияющую дыру в груди, он только хмыкнул: – Вот так клюква! Я что же это, Быстров? Я, значит, умер?

Александра нехотя кивнула:

– Умер.

– Ясно, ясно… И где я? В аду?

– Почти. Ты на службе у Кощея, в Мертвом царстве.

Долохов скривился:

– Мертвое царство… Я никакому Кощею не присягал, я, может, и не хочу ни с кем за него биться.

– От этого я тебя и пробудил.

– Вот и молодец, Быстров. – Он похлопал Александру по плечу и обернулся. – А остальные что же, все еще спят, красавцы? Под силу тебе пробудить их?

– Не знаю, – призналась Александра. – Я попытаюсь.

Она подошла к Николаше и обняла его.

Ласково шепнув имя, она прижала ладонью льняные кудри и напела ему на ухо мелодию походного марша, который столько раз слышала в исполнении его флейты. Николаша тут же всхрапнул и уткнулся носом ей в плечо. Такой напуганный, такой хрупкий. Он все стоял, подрагивая, и она не отпускала. Хотелось дать ему еще тепла, еще утешить, и Александра сжала крепче. Через пару мгновений голова его стала совсем легкой, руки невесомыми, голос едва слышимым. Он истончился, а потом и вовсе исчез, рассеялся дымом, словно иней на солнце.

Александра в смятении поглядела на Ягину:

– Но как же… разве нельзя…

– Сраженный мертвой сталью к живым не вернется, – с сожалением сказала Ягина.

Александра перевела взгляд на Долохова.

– Вот, значит, что нам уготовано, – хмыкнул он. Кости его хрустнули, когда он тяжело опустился на камень. – И то правильно, Быстров. Устали мы, пора.

Александра оглядела их, израненных, покалеченных, измученных чужой волей, и поняла, о чем он. Решившись, она шагнула к Волковенко. Обняла его, напомнила, как отбивали у французов украденную корову, как, чтобы не заснуть в седле, сочиняли друг на друга эпиграммы, как распевали у костра романсы, – и все повторилось: его пробуждение, узнавание, а дальше – дым, пар и солнечные искры. Гусара за гусаром, Александра освобождала своих товарищей, пока рядом не остался лишь Долохов. Он все так же устало сидел на камне и молчаливо ждал своей минуты.

– Ну, Быстров, – начал он, но Александра перебила:

– Погоди, мне нужно кое-что сказать тебе перед тем, как…

Она замолчала. Почему оказалось важно прямо сейчас сказать ему правду? Ведь можно было отпустить, и пусть бы никогда не знал секрета, но отчего-то это казалось сейчас предательством. Александра бы себе не простила. Хватит оправдываться бесконечными «не сегодня», ведь если кто и заслуживает правды, так тот, кто прикрывал тебе спину.

– Дело в том, что я… хм… видишь ли… – Подобрать слова оказалось не так уж просто. – То есть… я – не я.

– Ты не ты? – удивился Долохов.

– Да нет же. Я – я, но не совсем… то есть не в полном смысле…

– А в каком же? В половинном? Ты – ты, но только сверху или только снизу?

Кровь бросилась к лицу так, что Александра едва не закачалась.