Книга Мой Тёмный Амур, страница 49 – Алексей Гришин

– Люди сюда войти не способны, а существа обычно не выстраиваются в очередь, чтобы меня посетить. Не думал, что однажды у меня появится настолько преданная фанатка.

– Для тебя все это шутка? То, что я умру?

– Если честно, да. Когда же до тебя дойдет? Мне тебя не жалко, я не сочувствую, не испытываю вины за то, что сделал, и не собираюсь тебя спасать.

Я упрямо сжимаю зубы.

– Можно подняться?

– Зачем? Чтобы говорить неприятные вещи и предлагать посредственный секс? Благодарю, лучше не стоит.

– Он не был посредственным, – цежу я.

Как ни странно, меня очень поддержало то, что Инесса одобрила засосы у меня на шее. Она все-таки профессионал.

– Откуда тебе знать, Лира? Есть с чем сравнить?

Валентин определенно любит проводить время с комфортом. Сегодня он тоже в бархатном халате до пола, но халат не черный, а темно-серый.

– Ты ведь тоже амур. – Голос против воли становится просящим. – Как тебе может быть не жаль одного из своих? Нас не так уж и много!

– Ничего, если Афродите покажется, что амуров стало слишком мало, она создаст новых.

– Но мне-то уже будет не легче. Для тебя это просто развлечение? Почему ты не пытаешься посмотреть со стороны на то, что делаешь?

– А что делаешь ты? Пробуешь достучаться до моей светлой половины? – Валентин опирается локтями на перила и снисходительно смотрит вниз. – Позволь тебя разочаровать. Никакой светлой половины у меня нет, не трать на ее поиски свое драгоценное время.

– Все амуры добры. Наша работа – делать мир лучше, наполнять его любовью.

– Это откуда, из рекламной брошюры? Не знал, что она у нас есть.

– Темный Амур – это бред, парадокс, – заявляю я, просто чтобы не молчать и не уходить. – Поэтому в него никто сотни лет и не верит.

– Знаешь, когда-то я чувствовал себя среди амуров не таким, как все. Неправильным. Но я уже давным-давно принял себя темным, таким, какой есть. Перестал этого стесняться. Так что да, для меня твои страдания – просто развлечение. Но меня забавляет, с каким упорством ты отказываешься принять поражение.

– Ты мог бы хоть…

– У меня остывает кофе. Хотелось бы вернуться к нему.

– Угостишь меня?

– Нет.

Он разворачивается и направляется в глубь дома. В последней попытке его удержать я кричу ему вслед:

– Ты прав, мы в Коммуналке очень бедные, а ты тут прохлаждаешься в особняке! Помнишь человеческую революцию? У таких, как ты, однажды все отнимут такие, как я.

Мне посоветовали быть собой, и я решила просто озвучить то, что хочется.

– Я помню более одной революции, – с тихой яростью чеканит Валентин, вернувшись к перилам. – При чем тут это?

– У нас один холодильник на всех, и я нашла там только яблоки. А кофемашины нету, Сатир Паныч считает их уродливым атрибутом капитализма, – с просительными нотками произношу я. Умолять себя спасти или полюбить мне претит, но умолять о кофе почему-то легче. – Ты отнял у меня жизнь, мог бы хоть кофе налить! Не верю, что ты настолько скупой. Хотя, конечно, кто знает…

Если бы взглядом можно было прожечь дыру, куча пепла от меня осталась бы прямо сейчас, а не через одиннадцать дней.

– Ладно, поднимайся, – холодно бросает Валентин и удаляется.

Я осторожно поднимаюсь по лестнице, держась за перила. Для похода к нему я оделась в свои лучшие джинсы и полупрозрачную блузку, и на этот раз под ней все-таки есть лифчик. На ногах кеды, поскольку в полдень босоножки на шпильке смотрелись бы глуповато.