Книга Притворюсь твоей сестрой, страница 12 – Анна Одувалова

– Но, папа! – Мама хватается за жемчужное ожерелье, будто это спасательный круг. – Мы все знаем, что это Зои. Твои тесты – просто формальность, а танцевальная карьера…

– Нет никакой танцевальной карьеры, – припечатываю я. – Я не помню прошлые пять лет своей жизни. Детство помню урывками. Какая танцевальная карьера, мама?

– Но все можно восстановить… – немного смутившись начинает она, но я жестко отрезаю:

– Нет. – Моё слово падает, как топор. Ложка звенит о чашку, когда я откладываю её. – Я не буду танцевать.

Мама моргает, будто я плюнула ей лицо. Её губы подрагивают, а пальцы сжимают салфетку.

– Но ты… ты обожала балет, – шепчет она. – Тебе пророчили блестящее будущее.

– Вот именно. Пророчили. Когда-то пять лет назад, – перебиваю резче, чем планировала. В горле ком. То ли от лжи, то ли от её наивности. – Ты серьезно думаешь, что эти пять лет я была заперта в балетном классе?

Она сглатывает и опускает глаза. В помещении снова повисает неловкое молчание.

– Я не та, кем была в тринадцать, – говорю уже тише и спокойнее. – И нам всем придется с этим как-то жить, а не делать вид, будто ничего не произошло.

Дед наблюдает молча, его пальцы медленно барабанят по столу. Бабушка опускает глаза в тарелку, будто молится над недоеденной кашей.

– Может, стоит подождать тестов? – неожиданно вставляет дядя Рик, поглаживая руку своей девушки. Его тон сладок, как испорченный мёд. – Чтобы не тратить ресурсы попусту.  Мама вскакивает и смотрит на мужчину с ненавистью.

– Она моя дочь! – кричит она, и в её глазах мелькает что-то дикое, почти пугающее. Папа молчит. Просто осторожно прикасается к ее руке, и мама послушно успокаивается.

Дед встаёт, и все затихают. Даже воздух перестаёт двигаться.

– Сегодня тесты, – говорит он, не глядя ни на кого. – А сейчас – закончим завтрак. Ролана я понимаю твои чувства, но немного терпения ты можешь набраться?

– Могу, просто не понимаю, к чему. Этими тестами вы оскорбляете меня, и мою только что вернувшуюся дочь, – заявляет она упрямо, а я не могу понять, откуда такое слепое упрямство. Желание провести тест вполне объяснимо.

Я доедаю омлет, хотя каждый кусок встаёт поперёк горла.  Элай был прав в одном – здесь никто не верит мне. Только мать, но она со слепой верой выглядит еще более странно, чем все остальные.

Тишину разрывает лязг ножа о тарелку. Когда мне кажется, что неприятная тема исчерпана, Роуз, до этого момента ковырявшаяся в ягодах на десерте, поднимает голову. Её прозрачно-серые, как у полярной совы, глаза цепляются за меня. Она поправляет массивную золотую серёжку-кольцо, на которой вспыхивает свет люстры, и спрашивает:

– Неужели не хочешь вернуться в балет хотя бы ради себя? – Голос у неё мягкий, и я не могу понять, это искреннее участие или очередная проверка.

Откладываю вилку, чувствуя, как по спине пробегает неприятный холодок.

– А зачем? – спрашиваю, следя, как её зрачки сужаются на долю секунды.

Она пожимает плечами, делая вид, что рассматривает узор на скатерти. Её маникюр – нежно-розовый, идеальный, как у куклы.

– Ну… Чтобы вспомнить, как это – стоять на пуантах. Почувствовать то, что испытывала пять лет назад.

– Вспомнить и понять, что больше не могу? – Хмыкаю, намеренно громко кладя нож на тарелку. Звон заставляет Джаника вздрогнуть.