Книга Принцесса крови, страница 91 – Сара Хоули

Я представила бархат, но это показалось не тем. Что увидел бы чужак, приблизившись к моей завесе? В итоге я выбрала тёмно-красную дымку. Подмешала алое свечение и искры серебра.

— Получается? — спросила я.

— Нет, — в его голосе мелькнуло веселье. — Потому что я ещё не сказал тебе слово заклятия.

Я распахнула глаза:

— Есть слово? — Повернула голову, глядя на него через плечо. — Для всего остального оно мне не нужно было. — Я никогда не слышала, чтобы Друстан произносил слова вслух, тоже.

На его губах дрогнула улыбка.

— Магия сложна. Первое, чему учат молодых фейри, — стихийная сила каждого дома. Это требует практики, но не требует речи: врождённая способность.

Я всегда видела в Каллене прежде всего воина, но в последние дни проступала его учёная сторона — и она меня завораживала. Мне хотелось ещё этих обстоятельных, вдумчивых уроков.

— Но это не единственная магия, — продолжил он. — Иначе откуда звериные дары? Почему некоторые Твари умеют перевоплощаться? В легендах хватает и артефактов: скрипка из кости, что поднимает мёртвых, металлические животные, повторяющие всякое слово, невозможное оружие — вроде твоего кинжала. Больше, чем можно объяснить «домовой» магией.

Скрипка, что воскрешает. Кожа покрылась мурашками.

— Кинжалу не нужно произносить заклинание. По крайней мере вслух. — Правда, ему нужна кровь… пожалуй, тоже своего рода ритуал.

— Главный закон мира фейри, где бы ни пряталась она среди диких мест, — что у каждого закона найдётся исключение. — Улыбка у него стала шире; он явно наслаждался этим. — Даже похожие вещи не одинаковы. Мы с Гектором схожи, но не близнецы ни по силе, ни по темпераменту. Уна… — он запнулся. — Тоже иная. Например, она не может вязать завесы, хотя прочая её магия сильна. Заклятие не любит, когда его произносит её язык.

Это было любопытно.

— Знаешь почему?

Лицо его опустело:

— Догадываюсь.

— И догадка?..

— Личная.

Чёртов фейри. В одном месте — до мельчайших деталей, в другом — сплошные тайны. Я вздохнула и снова повернулась к двери:

— Ладно. Храни секреты. Какое слово?

— Закрой глаза. Думай о двери и о занавесе.

Я послушалась, но думала ещё и о нём. Когда не видишь, сильнее чувствуешь расстояние между телами. Как он наверняка смотрит, считывая малейшие движения плеч, дрожь ресниц под веками.

— Даэмария, — прошептал он, дыхание защекотало ухо.

Дрожь пронеслась по коже. Дело было не только в близости — хотя и в ней тоже: рядом с Калленом возникала необъяснимая притягательность, будто танцуешь на краю обрыва и думаешь, каково — сорваться. Но и сила в воздухе дрогнула — тонкая вибрация, словно дёрнули невидимую струну.

— Даэмария, — повторила я, едва дыша.

Слово словно поменялось у меня во рту — будто язык тоже был живым, слишком диким, чтобы его приручать. Кожу обдало покалыванием, и сразу стихло; воздух снова стал неподвижным.

— Можешь открыть глаза, — сказал он.

Я распахнула — и ахнула: над дверью висела завеса, точь-в-точь как я её придумала. Красная, мерцающая, усыпанная серебряными искрами-звёздами. Я резко обернулась к нему, глаза горели:

— Получилось!

Он кивнул:

— Способная ученица. Как и ожидалось.

— На каком это языке? — выдохнула я, опьяненная успехом.

— Мы зовём его древним. Стар, как память. Может, тоже упал со звёзд.

Он не отступил, когда я повернулась, — и снова стало заметно, как близко мы стоим. Между нами хватило бы места ровно на то, чтобы поднять ладонь и положить её ему на грудь. И мне внезапно смертельно захотелось сделать именно это — почувствовать ровный удар под чёрной тканью.