Книга Идеальные незнакомцы, страница 87 – Джей Ти Джессинжер

— Позволь мне помочь тебе: рукопись невероятна.

Ее тон становится сухим. — Не сломайте руку, похлопывая себя по спине, мисс Рич.

— За исключением того, что я права. Разве нет? — Мне не нужно спрашивать. Я уже знаю, что эта книга — лучшее, что я когда-либо писала.

Вместо того, чтобы согласиться со мной, Эстель издает звук раздражения. — Я не могу это продать, Оливия.

Откручивая крышечку от бурбона, я наливаю себе хорошую порцию. — Странно, учитывая, что это твоя работа, и ты лучшая в этом деле.

— Ты знаешь, что я имею в виду, куколка.

— Боюсь, тебе придется объяснить мне по буквам. Я пишу непрерывно уже миллиард лет. Мой мозг сейчас похож на говяжий фарш.

Эстель вздыхает. По ту сторону провода раздается шелест бумаги. Я знаю, что перед ней лежит моя распечатанная рукопись, и представляю ее за столом в большом угловом кабинете с видом на Центральный парк, а в пепельнице у локтя тлеет испачканная губной помадой сигарета Virginia Slims, хотя курение в здании уже много лет как запрещено.

— Оливия, ты училась в Колумбийском университете. У тебя степень магистра английской литературы.

— Английского языка и компаративистики, — поправляю я, раздраженная ее ненужным ударением на каждом втором слове. — С дополнительной специализацией по креативному письму.

Она игнорирует меня. — Ты выиграла много, много престижных литературных премий.

— Не Пулитцеровскую. И не Нобелевскую.

Она снова игнорирует меня, потому что теперь я выгляжу смешной. — Твои коллеги — самые уважаемые современные американские писатели.

— А как насчет Хемингуэя? Как, по-твоему, я с ним сравниваюсь?

Я не уверена, связано ли ее молчание с тем, что я поставила ее в тупик, или она пытается решить, пьяна ли я. — Ты действительно хочешь услышать ответ?

— Да. У меня мазохистское настроение.

— Ладно, тогда. — Ее стул скрипит. Я слышу, как она затягивается сигаретой, потом выдыхает. — Ты гораздо более многословна, чем Хемингуэй.

Помню, Джеймс говорил мне, что Хемингуэй не одобрил бы, как я говорю такими длинными предложениями и кривлюсь.

— И твой стиль гораздо более женственный, чем у него.

— Женственный? Ты хочешь сказать, что у меня видно мою вагину?

Она разозлилась. — О, прекрати, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Ради Бога, кирпичная стена более женственна, чем Хемингуэй. Мне продолжать, или ты предпочитаешь сидеть здесь и жалеть себя?

Я бормочу что-то о том, чтобы продолжать, и глотаю еще бурбона.

— Больше всего общего с папой Хемингуэем у вас есть в темах ваших произведений.

Я навострила уши и выпрямляюсь в кресле. Этого мне еще никто никогда не говорил. — Что именно?

— Бесполезность войны. Красота любви. Святость жизни. Борьба, которую мы все ведем, чтобы найти смысл в жестоком, враждебном мире, который хочет нас убить.

Это мне льстит, но Эстель продолжает говорить.

— Вот почему ты можешь оценить мой полный шок, когда я нашла на первой странице твоей новой рукописи вуайеристическое описание пары, занимающейся куннилингусом.

Я улыбаюсь. — А, это.

— Да, это. С каких это пор ты пишешь эротику?

— Это не эротика. Это история о том, как двое незнакомцев влюбляются.

Она фыркает. — Влюбляются и трахаются, как кролики. Ты посчитала количество сексуальных сцен в том, что ты мне уже прислала? К концу книги пенис бедного героя будет стерт до нитки!