Книга Фрейлина. Предотвратить, страница 49 – Тамара Шатохина

К концу дня для нас нашли алоэ и обещали бруснику. Поставили еще койку у стены для Даши, мне обещали ночлег в соседней комнате. Когда и куда исчез папа, я не заметила, а вот доктор почти не отходил, наблюдая наши действия. Как и я, чему-то удивлялся… в связи с применением морковного сока даже возмущался.

Но его возмущение было ничто по сравнению с безразличной невозмутимостью Дарьи. Вечером, уже в сумерки, я отпустила ее поспать перед ночным дежурством. Высидеть всю ночь я изначально не бралась – не в моем положении. Была бы острая необходимость – другое дело.

Суета как-то резко прекратилась и стало тихо.

Даша прилегла на серое одеяло и почти сразу захрапела – негромко, но так… отчетливо. А я сидела, растерявшись от этого спокойствия и тишины – не верилось, что сделано все возможное. И я все цеплялась за действие, меняя холодные компрессы и поглаживая мужа, как ребенка – по голове, по здоровому плечу, руке. Монотонный храп за спиной убаюкивал, как и отдаленные звуки за окном. И, чтобы не уснуть, я тихонько запела.

Других колыбельных, кроме песни мамы-медведицы, не знала…

- Ложкой снег мешая, Ночь идет большая…

Допев куплет, протерла больному лицо, лоб, шею… удивляясь мимоходом, что даже в таком состоянии он остается красивым до умопомрачения – трагически красивым. Отжав в холодной воде, опять положила повязку на лоб. Устало вздохнула под храпение Даши и тихо продолжила, поглаживая мужскую кисть:

Мы плывём на льдине, Как на бригантине По седым суровым морям… И всю ночь соседи, Звёздные медведи Светят дальним корабля-ям.

За спиной тихонько стукнула, закрываясь, дверь…

А мужская рука под моими пальцами дрогнула и шевельнулась. Я развернула ее ладонью вверх и вложила в нее свою. Тихонько позвала, вглядываясь в лицо:

- Фредерик? Как вас вообще… угораздило?

Фредерику становилось все хуже и хуже.

- Переживет эту ночь, барышня, стало быть, и жить будет. А нет – на все воля божья. Все мы грешные… - крестилась Даша, поджав губы. Напоминала сейчас Богородицу. У той на каждой иконе так же скорбно поджаты губы, такое же выражение лица – смиренное, всезнающее.

- Не может быть, как же так? – не верила я и сразу верила, глядя на осунувшееся лицо на подушке: - Он же шевелился, руками двигал и даже глаза открывал. Что еще я могу сделать? Как понять, что ему еще нужно?

- Теперь только следить. Станет прибираться, попа ихнего зовите, а я все, что могла сделала. Раньше бы чуток…

- Ты же говорила – не гангрена! – не хотела я верить.

- Не она. Внутрь видать пошло. Тут уж как сердце выдюжит. Я выйду - надо, а вы следите…

- Куда прибираться, о чем ты? Даша? – схватила я ее за руку.

- Помирая, прибираются люди – лицо свое оглаживают рукой так… На себе не покажу, нельзя. Да вы сами поймете, как увидите – лик непомнящий, а глаза будто внутрь себя смотрят. А может ангелов уже видят? Кто ж знает… А рукой будто грехи с себя обирает, с лица-то… - в сердцах махнула она рукой и быстро вышла из комнаты.

Я растерянно огляделась – как так? Не верю!

Быстро пересела на кровать к мужу и прижала его руку к постели – не отпущу! Молодой, живой же! Господи… выглядит точно, как покойник – глаза запали, губы будто усохли. Жар спал, но…

Сползла в страхе на пол и стала молиться – уже который раз за эти два дня, но теперь совершенно иначе.