Книга Рожденные водой, страница 132 – Виктория Павлова

В гостиной на диване сидела Эштон и читала книгу. Дэш постоял на пороге пару секунд, заново привыкая к обстановке и сестре, ибо мутные кошмары последних двух недель вытеснили реальность. Обстановка — книжные шкафы, деревянный стол с подсвечником на три свечи, коричневый угловой диван, любимые Эйзел коврики и Енот, радостно вскочивший при виде хозяина, — покладисто уложилась в сознании, а вот с сестрой получалось хуже. Она выглядела непривычно, и Дэш никак не мог понять, что в ней изменилось. Потом сообразил — дело в прическе. Начиная с двенадцати лет Эштон стриглась все короче и короче, и теперь над ее головой торчал самый короткий черный ежик из всех. Колючий, как и она сама.

Ее правая рука все еще висела на перевязи — Дэш действительно выбил ей плечо, а синяк на скуле еще не сошел и переливался прощальными светло-лиловыми оттенками.

— Я уже присмотрела тебе местечко на кладбище, — сообщила Эштон, не отрываясь от книги.

Дэш ненавидел сестру в этот момент. Сейчас ему особенно остро казалось, что он смотрит в кривое зеркало: оно отражало другой нос, более тонкий; другие глаза, более настойчивые; волосы темнее; подбородок острее, повадки резче. Ненавидел, но и любил тоже, потому что несмотря ни на что она оставалась самым близким ему человеком.

Он аккуратно поставил стакан и плюхнулся на стул. Эштон покосилась на него, осмотрела и усмехнулась, видимо, любуясь последствиями своих усилий на его лице. Хотя Дэша больше беспокоили боли где-то в подреберье и редкие спазмы при вдохе. Врач сказал, что ничего не сломано, так что оставалось только терпеть и ждать.

— Иди к черту, — буркнул Дэш.

— И ты туда же, братик, — улыбнулась Эштон. В ее улыбке светилась настоящая теплота и искреннее участие.

Дэш медленно пил настой под шелест страниц и звяканье посуды на кухне. Из магазина вернулась мать, отнесла сумки к Эйзел и заглянула в гостиную. Дэш спиной чувствовал ее взгляд, боялся, что она к нему обратится, и в то же время страстно этого желал.

Мать неслышно пересекла комнату. Дэш вздрогнул, когда она положила руку ему на плечо и нагнулась, заглядывая в глаза.

— Я рада, что тебе лучше, — улыбнулась она. — Нам о многом нужно поговорить, согласен?

В ее голосе тоже звучало участие, а во взгляде светилась искренность, от которой Дэшу стало больнее, чем от ударов Эштон. Он впитал эту боль без остатка, выстоял перед ней и кивнул. Мать застыла с непривычным выражением на лице, и они молча смотрели друг на друга. Между ними словно происходил безмолвный разговор, чуть ли не самый важный в их жизни. Они осторожно нащупывали новые границы.

Две прошедшие недели, валяясь в горячке, Дэш пытался свыкнуться с тем, что он убийца, ожидая, что полиция вот-вот нагрянет по его душу, защелкнет на запястьях наручники, отведет в самую темную и холодную камеру и оставит там лет на двадцать, что, по сути, приравнивалось к вечности. Полиция не приходила, и позже Дэш начал опасаться другого: что придет Вероника и накажет его за то, что он проболтался. Или накажут Розали. Как? Ее ведь не за что сажать в тюрьму. Может, ее запугают? Неужели убьют? Стоит ли признаться матери? Возможно, она подскажет, как быть, или, наоборот, сдаст его Веронике. Неопределенность и собственное малодушие изматывали все сильнее. Сейчас, смотря матери в лицо, Дэш снова перетряхивал кладовку со своими страхами. Он ведь хотел стать Охотником. Первый раз всегда страшно, потом станет проще. У Эштон же получилось. Если он продолжит вести себя как раньше, ни у кого не будет повода заподозрить Розали, а вот дома все должно измениться, и Дэш рассчитывал на лучшее: теперь он по-настоящему часть семьи, часть, которую больше не игнорируют и не считают убийцей. Там, за стенами дома, он убийца, но не здесь.