Книга После развода с драконом. Начну сначала в 45, страница 32 – Екатерина Гераскина

— Я запрещаю тебе.

— Дружище, а ты-то когда собирался мне сообщить, что решил развестись? — Вешон подался вперёд, закинул ногу на ногу, обхватил колено руками и прищурился.

— Это наши с Лией дела.

— Ну да, ну да, — он потряс носком лакированной туфли. — У меня лучший друг разводится, а я должен обо всём узнавать из газет. Так?

— Мне не до тебя.

— Зато мне до вас. И, кстати, я рад, что ты не подох.

Я напрягся.

— О чём ты? Не знал, что грок вызывает помутнение сознания.

— Судя по тому, как ты разнёс оранжерею, у тебя как минимум должны быть расплавленные внутренности, ожоги, раны последней степени и медленная мучительная смерть с выплёвыванием всех кишок.

— Шон! Ты идиот? Это кусты. И мой дракон в состоянии справиться с ними и не сдохнуть.

— О-о-о! Так это Ли тебя так пожалела? Я бы не пожалел. Я бы с удовольствием на её месте понаблюдал, как ты корчишься в муках и харкаешь кровью.

— Шон. О чём ты говоришь? — прорычал я.

Как же он меня сейчас раздражал! И знал мерзавец об этом! Потому что с завидным упрямством продолжал называть мою жену «Ли», сокращая имя до неприличия. Знал ведь, как меня это выводит из себя! И пользовался тем, что я не набью ему морду.

— Я о том, что пусть женщины и холодны снаружи, но внутри них — целый ураган. И вот там чёрт ногу сломит. Там столько всего. Столько запутанного. Столько причинно-следственных связей, что я вообще не понимаю, как они живут и не ломаются. Вот у меня, к примеру, моя Бетси — та, которая вторая жена. Когда я с ней развёлся, я просветлел. У меня прям мир открылся перед глазами. Моя милая ласковая Бетси с улыбкой на губах рассказывала, как мечтает подвесить моего дракона за яйца и медленно, по лоскутку, сдирать с него шкуру.

И по секрету тебе скажу — каждая из моих жен хотела это сделать. У всех женщин это какой-то фетиш. И у Ли наверняка тоже.

Более того — у неё всё под рукой. Это ты, дурак, таскал ей самые опасные и ядовитые растения континента.

А я вот, когда решал разводиться, заранее закрывал кухню и убирал дорогие вазы со столов и комодов.

Он говорил, а я злился всё больше. Все силы уходили на то, чтобы сдержать ящера от оборота. Я вцепился в столешницу стола, буравя того тёмным взглядом. А Вешон, словно и не замечая, продолжал делиться своим «ценным» опытом.

— И вообще. Это, видимо, судьба. Столько лет. И вот Лиличка — свободная. Твой цветочек теперь будет принадлежать другому. И пахнуть и цвести для другого.

Всё!

Ему конец!

Красная пелена упала на глаза. Кровь вскипела. Вырвалось рычание.

В следующее мгновение я обнаружил себя у стены, держащим Шона за горло и скалящимся ему в лицо.

А тот идиот, синий от удушья, довольно улыбался.

Убрал руку, встряхнул её, поправляя манжеты. Отошел к бару. Взял один бокал. Дошёл до стола и плеснул себе грока.

— Тебе не предлагаю.

Шон встал, провёл рукой по волосам, зачесал те назад. Растянул губы в довольном оскале.

— У меня к тебе вопрос. Почему ты разводишься?

— Я ей изменил, — сделал глоток и посмотрел на друга.

— Изменил? — удивлённо вскинул бровь Шон, поправил полы камзола. — Интересно. И как ты только смог присунуть кому-то, если тебя кроет от одного намёка, что на твою истинную посягнёт другой? Разве истинность не гарант верности?

— Нет. Не гарант. Раз присунул, значит, смог. Тебе рассказывать, как это делается? — скалился я.