Книга Рыжий и черный, страница 319 – Татьяна Лаас

— Пожалуй, Марка мы брать с собой не будем.

Редкие, медленные, протяжные удары, как стук умирающего сердца. Звук колокола стихал, на миг даруя тишину, и снова гулко разносился над городом. Аквилита отдавала дань уважения умершему королю Артуру Десятому. Огромные колокола, обычно созывающие прихожан на службу, радующиеся Явлению богов или их рождению, сейчас за всех жителей Аквилиты прощались с королем. Снова, снова и снова. И никто не узнает, как на самом деле закончил свой жизненный путь Артур Десятый. Никто никогда не узнает, что король предал богов и нарушил законы. Никто. Вики это расстраивало, что чувствовал Эван, она не знала — эфирная нить, связывающая их, совсем истончилась. Наверное, Эван не хотел огорчать Вик или она мешала ему скорбеть по отцу.

Эван замер у окна вечерней, самой роскошной и самой нелюбимой Вики гостиной, куда перешли заранее — тут все было готово для прощания: перенесли из холла тяжелый, на длинных резных ножках радиоприемник, мебель и картины задрапировали в черные полотна, накрыли стол незатейливыми прощальными блюдами: несладкие бисквиты, пирожки в форме треугольников, вареные яйца, как символ жизни, и темное, густое, сладкое вино с пряностями. Отдельно стояли бульотки для чая и кофе.

Вик старательно заставляла себя сидеть в кресле: встанет, и все мужчины, в том числе все еще плохо себя чувствующий Лео и Одли, тоже поднимутся со своих мест. Она буквально вцепилась пальцами в подлокотники, потому что больше всего на свете ей хотелось подойти к Эвану и обнять его. Ей хотелось понять, что он видит на сумрачной, залитой дождем, словно скорбящей по королю улице? Отца, погибшего защищая недостойного короля? Битву, все же закончившуюся победой, их победой? Себя на покрытых тенями, созданными Ноа, улицах столицы? Или собственную смерть.

Тишина между ударами колоколов подавляла. Она была душной, она была ненужной — не скорбят по преступникам.

Брок, сидя в кресле с широко расставленными ногами, уперся взглядом в пол, что-то свое видя в затейливом рисунке ренальского ковра. Возможно, он снова был там, в подвале, где пытали его и души офицеров Тайной службы. Одли смотрел куда-то в стену. Лео осторожно осматривался — кажется, его смущали картины на стенах: там кое-где были изображены пикантные сцены с поцелуями.

Вик не выдержала, и, когда, заглушая все звуки, заорал ревун, призывая горожан включить радио, подошла к мужу, обнимая его за талию и прислоняясь головой к его груди. Эван обхватил её за плечи, крепче прижимая к себе. Тоненькая, дрожащая ниточка окрепла, неся в Вики волны сомнений и горечи. Она подняла голову вверх, рассматривая Эвана, и он признался:

— Оказывается, я неидеален и невоспитан. Надо отпустить все и забыть, а я переживаю, что преступник ушел безнаказанным.

Брок, знаком показывая Одли и Лео не подниматься с кресел, встал и подошел к радиоприемнику, включая его. Он зашипел, что-то где-то далеко в Олфинбурге непонятно крякнуло, словно ломаясь, а потом наступила тишина. Долгая. Непонятная. Невероятная тишина.

Эван хмурился, ожидая начала трансляции, Брок принялся ходить по комнате, в движении выражая свое волнение. Лео косился то на часы, то на продолжавший молчать приемник. Одли хекнул, встал с кресла и направился к телефону в холле — выяснять, какой белены наелись в радиорубке. Эван выпустил Вик из своих объятий и пошел вслед за ним. Ради страдающего от травм Лео Брок и Вики остались в зале. Из холла глухо доносились голоса Одли и Эвана. Что-то об отсутствии связи, что-то о «пусть это будет буря в Серой долине!». Снова включился ревун, и над улицами понеслись невнятные слова, что связи с Олфинбургом нет по причине бури.