Книга Проклятье или ничейная земля, страница 127 – Татьяна Лаас

Хоггу было непонятно, но он кивнул:

— Ясно.

— Заметано? — Грег не понял этого слова, а вот Хогг понял и улыбнулся:

— Заметано.

Наверное, это было что-то вроде местного «прорвемся!».

Грег предложил Лиз руку, и она оперлась на его локоть. Заговорщицки дернув его за рукав сорочки, она прошептала ему в ухо:

— Грегори решил, что ты заставишь его тереть твою сиятельную спину.

— Заче… — Грег подавился воздухом. — Я не понимаю Хогга. Совсем.

— Просто ты неправильный с его точки зрения сиятельный.

Если Хогг и слышал эти слова, то предпочел промолчать. Он и в душе молчал, когда щедро намыливал кожу, сплошь в язвах. Они были везде — на груди, на плечах, опускаясь до запястий, на ногах, правда до голеней еще не дотянули, на шее — одна почти вырвалась за пределы воротничка — еще чуть-чуть и форменная рубашка перестанет её скрывать. Смотреть на Хогга было до одури больно. Так просто не должно быть. Никто не должен нести на себе чужие ошибки и чужие болезни. Никто не должен принимать чужую смерть.

Шагая под прохладные струи воды, Хогг фыркнул:

— Ты ни хрена не знаешь о вернийке, да?

— Не знаю, — признался Грег. Он так и не мог отвести глаз от серых, мертвых язв с подрытыми краями и желтыми, гнойными корочками. Наверное, это безумно больно — делать любое движение. А он потащил Хогга с собой на кладбище! Совсем не умеет думать! Совсем не умеет заботиться. Сиятельный эгоцентризм во всей красе. Или это просто эгоизм? Он плохо ориентировался в новых веяниях психоанализа.

Голос Хогга звучал глухо, заглушаемый струями воды:

— Сперва зверски болит, а потом нервы отмирают, и становится легко. По мне: уж лучше когда болит — понимаешь, что еще не весь сгнил, что еще где-то теплится жизнь. И прекрати так глазеть — я не статуя в музее. Мойся. Сам говорил, что мечтал о воде.

Грег веско сказал:

— Знаешь, в пекло поиски ведьмы. То есть если Хейг разрешит — попробуем поискать, но главное сейчас — вылечить тебя. Завтра, как разрешит комиссар, поедем к моему родичу. Он самый сильный колдун, которого я знаю. Надеюсь, есть какой-нибудь ритуал вернуть язвы хозяйке! — Он шагнул под струи воды, чтобы не слышать ответ Хогга.

Грег успел привести в порядок свои брюки, одеться и даже почистить обувь — свою и Хогга, а тот все еще стоял под струями воды и не двигался. Руки упер в стену, голову склонил и прикрыл глаза. Только когда Грег напомнил о себе, тактично кашлянув, Хогг дернулся, выключил воду и молча принялся промакивать протянутым Грегом полотенцем обезображенную язвами кожу. Глаза Хогга покраснели, словно он… Грег сглотнул и отвернулся — им всем с детства внушают мысль, что мужчины не плачут. Полная хрень! Хогг имел право на слезы. Это не слабость.

— Прости, я…

Грег сухо сказал:

— Не стоит извиняться.

Когда напали на Натали, Хоггу было лет восемнадцать, не больше. Совсем мальчишка, который еще не влюблялся, не флиртовал, не ухаживал за девушками, а потом это все стало под запретом. Любое прикосновение. Любое чувство. И жизнь стала не бесконечной, а весьма короткой и понятной — только боль и мучительная смерть. Сейчас Хоггу лет двадцать три-двадцать четыре — все равно мальчишка, чуть обозлившийся не на неправильный мир, а на крыс, которых считал виновными в своей разрушенной жизни. Твою же мать… Грег в свои тридцать себя стариком, умудренным опытом, почувствовал рядом с Хоггом.