Книга Он, Она и Париж, страница 56 – Дмитрий Силлов

Брюнет мягко трогает меня за рукав.

— Пойдемте. Здесь еще много того, на что стоит посмотреть.

Он прав.

Мы останавливаемся возле небольшой скульптуры, изображающей переплетенные руки. Пальцы неуверенно касаются друг друга, едва-едва. И я представляю взгляды тех людей, что позировали великому скульптору. Наверно, мастер просил их вообразить, что они любят друг друга, но до сих пор не решались на взаимное прикосновение. А может, это и правда были влюбленные, чьи отношения только зарождались. Само собой напрашивается предположение, что тогда, в мастерской, между их пальцами проскочила искра, и они поняли наконец: да, это оно, то самое чувство, которого люди порой ждут всю жизнь — и так и не могут дождаться…

— Поднимите руку.

Голос Брюнета словно сладкая вата, пропитанная вином — он обволакивает и пьянит, ему невозможно сопротивляться. Да я уже и так под гипнозом волшебных работ, излучающих концентрированную чувственность, что заполнила весь этот зал до самого потолка.

Словно сомнамбула, я поднимаю правую руку — и ее, будто змей-искуситель, обвивает его рука, повторяя жест, запечатленный в камне много лет назад. Тонкие музыкальные пальцы касаются моих, и я чувствую, как в моей груди что-то сжимается. Сейчас мыслей нет, нет рамок, границ, условностей. Есть только прикосновение самца, переполненного желанием — и ответ моего тела, соскучившегося по мужскому вниманию, не умеющего противиться природе в те минуты, когда мозг, этот вечный полицейский наших чувств, одурманен волшебной обстановкой, окружающей меня со всех сторон.

Чувствую обнаженной шеей дыхание Брюнета, и знаю — сейчас он коснется ее губами, и тогда я точно больше не смогу сопротивляться его мягкому, но настойчивому напору. Он ведь специально привел меня сюда, в музей, наполненный бесстыдно-раскрепощенной красотой, что грубо срывает с посетителей покровы благонравия и порядочности, обнажая наши тайные желания. И я понимаю: еще мгновение, и я упаду в объятия Брюнета, забыв обо всем, подчиняясь только зову плоти — и ничему больше.

Но тут справа щелкает затвор фотоаппарата, который, словно пробку из бутылки шампанского, вышибает меня из приторно-сладостного тумана…

Я оборачиваюсь, деликатно, но настойчиво расцепляя наши пальцы, переплетенные уже гораздо более глубоко, чем у скульптурного изображения.

Рядом с нами стоят девушка с парнем, в руках у девушки фотоаппарат.

— Извините, — говорит она, понимая, что прервала нечто очень интимное. — Просто вы так красиво стояли, что я не могла не запечатлеть этот момент на фоне шедевра. Получился просто потрясающий кадр. Хотите, я вам его скину, только скажите куда? Будет великолепное фото на память о сегодняшнем дне.

— Нет, спасибо, — говорю я, чувствуя, как мое тело и разум высвобождаются из ласкового плена, который едва не завел их слишком далеко. — Нам уже пора, не правда ли?

— Да, конечно, — легко соглашается Брюнет, улыбаясь. Он, понятное дело, почувствовал, что почти добился своего, и это «почти» его явно раззадорило — как охотника, упустившего добычу, но при этом уверенного, что она никуда не денется.

Выйдя из музея, бросаю прощальный взгляд на статую задумавшегося мужчины. Интересно, почему именно она стала столь знаменитой, фактически визитной карточкой великого мастера? Может, потому, что в какой-то мере это и правда его памятник самому себе? Талантливый человек, погруженный в обдумывание своих проектов, всегда самодостаточен — и потому одинок. Ему вполне комфортно в мире своих фантазий, и скучные, серые реалии окружающего мира для него лишь смутные тени, отвлекающие от размышлений. Примерно как люди для этой скульптуры — ежедневно мелькаем перед неподвижными глазами, не видящими ничего, кроме того, на что действительно стоит смотреть. Когда твой истинный взгляд обращен внутрь себя, всё остальное не имеет ни малейшего значения…