Книга Сердце самой темной чащи, страница 65 – Оксана Заугольная

Злость жгучим ядом прорывалась в нежные чистые воспоминания, чернила руки и веки, плыла темными пятнами по воде за лодкой. Василиса вспомнила, что отец торговал по молодости куда меньше и не ходил слишком далеко, не желая надолго оставлять супругу и дочь. А теперь его путь лежал до самых границ. Того и гляди отправится в другие страны, лишь бы не возвращаться в когда-то родной дом.

Василиса хотела, чтоб батюшка путешествовал лишь по своей воле и не печалился больше о ней. И если для того придется выйти замуж за первого в деревне, кто соберется позвать, то так тому и быть. Даже Марья Моревна прожила с купцом до самой смерти, родила ему детей и не горевала о своей доле, чего ж тут Василисе горевать? Подождет Покровов, чтобы накрыло белым саваном ее сердечные боли, замело ее яростное пламя… Все одно – Кощею она не нужна.

Василиса вновь вынырнула из забытья, чтобы почувствовать, как крепко держат ее мужские руки, прижимая к груди, как щекочут длинные волосы ее висок, как мерно стучит сердце у ее уха.

– Лучше бы ты был Кощеем, – выдохнула она, толком не понимая, зачем и кому говорит. Часть ее еще качалась в маленькой лодчонке, другая часть наматывала на руки липкие, словно в дегте, нити ненависти, готовясь облепить ими весь мир или запутаться самой. Та часть Василисы, что оставалась на руках спасителя, была слишком мала, чтобы сопротивляться очнувшимся голосу и сердцу.

– Лучше? – голос над ее головой был вкрадчивым и словно мед затекал в уши, обволакивал снова проваливающееся в полудрему тело. – Чем же лучше, Василиса?

Василиса молча качалась на волнах, не понимая, кто и к кому обращается, звон ли в ушах или кто-то и впрямь говорит с ней.

И только когда хватка ослабела и ее тело словно скользнуло с чужих рук в неожиданно теплые и ласковые волны реки, и до того, как вода сомкнулась над ее лицом, Василиса прошептала:

– Будь ты Кощей, я бы обняла тебя.

Может, ей и ответил кто – Василиса не знала. Она окончательно провалилась в середину лета, где матушка была жива, батюшка молод, а у самой Василисы было всего бед, что не расплакаться до появления туч да уговорить батюшку дать ей рака, а тот цапнет за палец.

Темные дегтярные нити обволакивали ее лето, но Василиса будто не видела их, продолжая пребывать в счастливом беспамятстве и больше не выныривая из него, потому как волны памяти, сомкнувшись над ней, прекратили качать ее словно в лодке.

Одно лето кончилось – началось другое. Самые яркие дни: собираемые с матушкой подснежники, охота с батюшкой на кикимору, что путала матушкины нитки и кидалась сором из-за печки.

Василиса вспоминала, как мама дергала ее за косу и щипала за пятки, когда долго не было дождя, а потом ласково целовала теплыми губами мокрые от слез обиды и дождя щечки; как они с мамой уходили глубоко в лес, когда вся деревня шла на покос. С мамой было весело следить за зеленопятыми юными лешими и собирать спелые ароматные ягоды, но только сейчас Василиса понимала, зачем они уходили. Мама берегла ее от гнева деревенских, ведь если бы она навела дождь на покос, кто-то да заметил бы, что перед этим топала ногами и злилась Василиса.

Матушка защищала ее от всех бед, а когда стала болеть, принялась снаряжать куколку. Теперь Василиса поняла, что видела, как мама шьет крошечные вещички, со всем вниманием вышивает подол и ворот крошечного сарафана и рубашки. Но Василисе было не до матушкиных причуд: она бегала за околицу и дальше до края деревни, где начинался темный лес. Туда, где она однажды встретила всадника.