Книга О детях Кощеевых, страница 218 – Алёна Селютина

– Нас всё равно не пустят, а тебе надо поспать, – вздохнул Клим. Эти слова ему самому показались жестокими, но кто-то из них должен был сохранять здравый смысл. И, судя по всему, этим кем-то предстояло быть ему. – Так что ты ложись, а утром мы позвоним и всё узнаем.

– Он всегда обо мне заботился…

– А мать? Умерла, да?

Спросил – и тут же осудил себя. Непонятно, переживет ли эту ночь Савелий Афанасьевич, а он еще и эту рану бередить вздумал. Но Женя восприняла вопрос неожиданно спокойно.

– Живая, – всхлипнула она. – Когда Лебедь отца на службу призвала, мать отказалась идти с ним в этот мир. Она осталась в доме моей старшей сестры и ее мужа, а меня они брать не захотели. Я уже тогда была страшненькая и языкастая. Кто такую замуж возьмет? Да и в хозяйстве от меня проку было мало. Смысл лишний рот держать? Мне было пять лет. И папа забрал меня с собой, сюда. Сказал, что мы будем друг у друга… Он всё для меня сделал. Мы с ним вечно по городам мотались и деревням каким-то, он искал артефакты, обезвреживал их. А в перерывах со мной занимался. Я на домашнем обучении была. Когда мне семнадцать исполнилось, выбил разрешение осесть, чтобы не надо было разлучаться, пока я вуз заканчиваю. Нам повезло, его приписали к питерскому отделению. Он, конечно, уже лежал в больницах, но еще ни разу – так… А если он?..

И тут Женя снова заплакала.

– Ничего, ничего. Выкарабкается. Он у тебя живучий.

Клим прикрыл глаза: он не любил врать и давать обещания, за которые не мог поручиться. Но разве мог он сейчас сказать что-то другое?

– Жень, а можно я закурю?

Она снова всхлипнула и кивнула.

– Кури. Папа раньше тоже курил. Это он потом, из-за сердца перестал. Врачи сказали, надо прекращать…

От Жени Клим той ночью так и не ушел. Прикорнул, сидя рядом с ней на кровати и держа ее за руку. А полседьмого проснулся по привычке, вышел из комнаты, прошел в дальний конец коридора и сам позвонил по номеру, неровно записанному на белом бумажном квадратике. Выслушал ответ медсестры. Вернулся и долго неотрывно глядел на спящую девушку. Во сне она совсем перестала напоминать ежа, и это было необычно. И такой ей мягкое и нежное имя Чернава шло куда больше, чем жесткое, но сильное – Евгения.

А потом Женя проснулась. Открыла глаза, смотрела на него секунд тридцать бездумно, затем вспомнила, подлетела на кровати и заозиралась.

– Я проспала, да? Надо позвонить! Где мой телефон? Ты не видел?..

– Я уже позвонил, – ответил Клим. Женя взглянула на него так, будто в его власти было казнить или миловать. – Всё хорошо, Жень, – поспешил заверить он. – Он жив и стабилен, пока в реанимации, но…

И Женя снова разрыдалась.

Весь следующий месяц Женя едва ли не жила в больнице. И, разумеется, им было не до развода.

Вопреки обыкновению в кабинете отца в Нави в этот раз отчего-то было темно, сыро и холодно. И когда Злата выдохнула, изо рта вырвалось облачко пара. Оно повисело в воздухе, дрогнуло и растаяло. Злата повернулась к камину, но топка, обычно озаренная жарким пламенем, сейчас чернела остывшим нутром.

Она подняла взгляд выше.

Над камином, где всю ее жизнь висел портрет матери, ныне зиял провал, очерченный прямоугольником рамы.

Злата порывисто выдохнула, заозиралась и обнаружила, что на всем вокруг – и на каминной полке, и на обоих столах, и на кресле – лежит толстый слой пыли. Она сглотнула и отступила к двери. Еще раз огляделась: вдруг показалось?.. А потом, подстегнутая непонятно откуда взявшимся страхом, выбежала из кабинета и плотно закрыла за собой дверь. Сбежала вниз по винтовой лестнице, нажала на выступ в стене, открывая потайной ход в тронный зал, и выскочила наружу.