Книга Кровь песков, страница 100 – С. К. Грейсон

Кира.

Копыта её гнедого жеребца колотили землю в ритме, отдававшемся у меня в груди, пока мы шли у неё на хвосте. На дуге она опережала нас на несколько корпусов. Вышли на прямую — и я вполголоса подбодрил Алзу.

Ко второму виражу мы начали ровняться. Кира метнула взгляд из-под ресниц — и я не удержался, ответил. Ветер вытягивал тёмные пряди из косы, хлестал по щеке; капюшон откинут — в азарте погони.

У Киры была внутренняя траектория — преимущество на повороте. Но Алза продолжала подъедать дистанцию. У жеребца взрыв мощнее со старта; у Алзы — выносливость.

Никто не обгонит нас на финишном рывке.

Выйдя на последнюю прямую, я ослабил поводок магии в голове — ту самую нить, что связывает меня со всем живым в пустыне, а особенно — с моей лошадью. Мы с Алзой двигались как одно, её голова кивала, растягивая махи до невозможного — и мы вышли вперёд.

Черта вспыхнула впереди, и привычный подъём — только на полном скаку — поднял душу в грудь. С человеком на плече, с Кирой и её жеребцом рядом, чувство стало ярче. На миг я поклялся бы, что я и есть ветер, что хлещет по волосам Киры.

Мы пересекли финиш, и толпа взорвалась. Я выиграл меньше, чем в полкорпуса. Сбросил шаг до рыси, похлопал мокрую шею Алзы и повёл её на шаг — остыть. Кира выровнялась рядом, делая то же, — и я невольно посмотрел, как она подставляет лицо солнцу. Глаза закрыты; на лице почти-улыбка. Я знал: через неё от скачки звенит та же радость, что и во мне.

Края рта сами поднялись, мышцы под маской недовольно потянулись — непривычно.

Будто почувствовав мой взгляд, Кира распахнула глаза — и впилась в меня взглядом. Зачатки улыбки сгорели мгновенно, вместе с последним послевкусием полёта.

Она круто отвернула и ускакала, оставив меня гадать, как я умудрился забыть, что это гонка — пусть и на мгновение. Нельзя терять фокус, когда на кону — судьба пустыни.

Ночью в моём шатре я был не один. Тёплое тело прижималось ко мне на подстилке — утешение в сухом ночном холоде. Рука лежала на мягком изгибе, и я крепче обнял, подтянул ближе.

Ответ — женский вздох и тонкое извивание, словно ей тоже не хватало близости. Когда её круглая задница сильнее прижалась к мне, я оскалился от удовольствия. Что-то сонное, притушенное в голове шевельнулось — я ведь всегда сплю один? — но я оттолкнул это прочь, отдаваясь редкому комфорту живого тепла. Естественно, я уже был твёрд, и я провёл членом по впадине её поясницы. Как не возбудиться, когда волосы пахнут солнцем и цветами ларреи и щекочут нос?

Снимая часть напряжения, я мягко повёл бёдрами, и ладонь поползла: между грудей, ниже, по животу — расплющил ладонь и притянул её ещё теснее.

Она выдохнула дрожью и откинула голову на моё плечо. Тёмные волосы открыли шею, и я наклонился, чтобы коснуться кожи губами. До поцелуя оставался миг — и я увидел её лицо. Застыл.

Она тоже распахнула глаза — и я с ужасом уставился в глубокие расплавленные зрачки Киры, глядевшие прямо на моё открытое лицо.

Я проснулся с застрявшим в горле стоном; тепло сна обожгла ледяная паника. Руки сами взлетели — ощупать лицо без маски. Несколько мгновений я тупо смотрел в брезент над собой, вспоминая одиночество. Никого рядом.

Я зарычал — жар внизу живота никуда не делся. Почему мне снится она — та, кто превращает Испытания в петлю? Она увидела моё лицо один раз — и этого достаточно, чтобы преследовать меня. Но разум снова и снова швыряет картинки ещё более обнажённые — где она видит не только лицо. Словно подсознание нарочно мучает тем, чего на дневном свете мне не положено.