Книга Темное сердце, страница 143 – Джульетт Кросс

— Мне нравится, когда ты говоришь «пожалуйста», — сумел пробормотать я.

Она снова разразилась рыданиями. Я нахмурился.

— Я ненавижу, когда ты плачешь, детка.

Боль снова захлестнула меня, но затем мой брат — мой собственный брат, чье отвержение ранило сильнее всего, — опустился на колени рядом со мной и положил руку мне на грудь.

— Нет, брат. — Его свирепое выражение лица сменилось грустной улыбкой, которая выглядела почти извиняющейся. — Сегодня не твой день.

Затем он начал шептать старые слова, чтобы вернуть чей-то дух, пытающийся вырваться на свободу. Еще десять секунд, и было бы слишком поздно. На мгновение мне захотелось продолжать двигаться вперед, но затем мой взгляд переместился на Аню.

— Прекрасная Аня.

Она подняла мою руку — окровавленную и грязную — и прижала ее к своей щеке.

— Да, Доммиэль. Я здесь. Я никогда тебя не оставлю. — Она поцеловала мою ладонь. — И ты тоже никогда не бросишь меня.

Мой рот дрогнул, лучшее, что я мог сделать для улыбки, так как заклинание Максимуса мешало дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить. Но было кое-что, что мне нужно было ей сказать. За все время, что я был здесь, я пожалел, что так и не признался в тот день, когда оставил ее в Эстонии.

— Я люблю тебя, — это было все, что я смог выдавить.

Еще больше слез. Это не должно было заставить ее плакать. Черт, я все делал неправильно.

Она наклонила голову ближе.

— Ты сказал мне, что любви не существует.

Я моргнул тяжелыми веками.

— Я лжец, ты же знаешь.

Затем она рассмеялась.

— Я люблю тебя, мой демон. От всего моего небесного сердца.

И это было прекрасно, чудесно и самое восхитительное чувство, которое я когда-либо испытывал. Этот всепоглощающий покой исчез, но на его месте появилось нечто более яркое, более мощное, настолько сокрушительное в своей эйфории, что я ахнул, когда посмотрел в фиолетово-голубые глаза моих небес.

Искупление было чудесным. Но любовь? Ну, черт возьми. Это было все.

Глава 28

Аня

Два месяца спустя

Я вынесла стакан ирландского виски Джорджа на террасу. Доммиэль сильно пристрастился к этой дряни с тех пор, как Джордж предложил свое поместье за пределами Лондона, Торнтон-Холл, чтобы Доммиэль выздоровел. На раны, нанесенные Обезьяной, было невыносимо смотреть. Его кожа была изуродована и разорвана так сильно, что я была уверена, что она никогда не заживет.

Но он сделал это, он почти исцелился. Конечно, у него появилось несколько пересекающихся шрамов. Но все они шли ему, мне нравилось смотреть на один, тот, что появился словно дополнительная стрела, отклоняющаяся от лука Ориона, стрела под его правой грудной клеткой.

Сначала Доммиэль был тихим. В течение целой недели он говорил очень мало. Я была не против поиграть в няньку. Я делала то, что всегда делала с испуганным сиротой, который, как я знала, слушали, даже если они притворялись, что это не так. Я болтала о всякой ерунде, пока в конце концов он что-нибудь не говорил и не прижимал меня к себе. В основном, в те первые дни, он просто хотел обнять меня. И меня это вполне устраивало. Обнимающийся Доммиэль был совершенно новым существом. К которому я могла бы легко привыкнуть.

В последнее время он перешел от обнимающегося Доммиэля к резвому Доммиэлю, а затем, наконец, на прошлой неделе, прямо-таки непослушному Доммиэлю. Я думала, что нахожусь на небесах.