Книга Плюс-один, страница 91 – Дженна Левин

Когда мы снова устроились поудобнее, он продолжил свой рассказ.

— В конце девятнадцатого века я был не самым приятным человеком, — задумчиво сказал он. — Конечно, до массовых убийств я не доходил, — поспешно добавил он, бросив на меня быстрый взгляд. — Но на момент пожара у меня была вполне заслуженная репутация шутника и мерзавца. Я могу понять, почему некоторые на том вечере решили, что это я поджёг дом.

— И почему же?

Его рука чуть сильнее сжала меня. Он отвёл взгляд.

— Не могу сказать наверняка, но, вероятно, всё дело в записке с подписью, которую я оставил у факелов снаружи. Там было написано: «Я вас всех ненавижу и собираюсь сжечь это место дотла».

— Ты издеваешься? — Он не ответил. Взгляда тоже не поднял. — Реджи, это было ужасно глупо.

— Я в курсе. — Он начал щёлкать костяшками пальцев о колено — нервный тик. — Но когда я писал ту записку, я просто был придурком. У меня никогда не было намерения сделать что-то большее, чем вывести людей из себя. Откуда мне было знать, что кто-то другой на вечеринке увидит её, вдохновится и решит: «А ведь сжечь это место — блестящая идея»?

В его голосе звучало отчаяние. Будь я тактичнее, я, наверное, не стала бы задавать следующий вопрос. Но мне нужно было знать.

— Зачем ты вообще написал эту записку, Реджи?

Очередной порыв ветра сотряс сарай.

— Это было за столетие до того, как психотерапия вошла в моду. Но я почти уверен: если бы тогда я ходил к терапевту, он бы сказал, что я срываюсь, потому что бессмертие и всё, что я потерял ради него, оказалось для меня непосильным.

Сердце сжалось. Я никогда не задумывалась, каково это — жить вечно. Но теперь, подумав, я поняла, о чём он. Застрять во времени в тридцать пять лет имело очевидные плюсы. Но каково — оставаться тридцатипятилетним, в то время как друзья и семья стареют и умирают?

— В конце концов умирают все, — сказал он, словно читая мои мысли. Его голос был едва слышен. — Все, кто не вампир… умирают. Даже вампиры спустя лет пятьсот начинают сходить с ума. — Он посмотрел в землю. — Я сделал немало вещей, которыми не горжусь — разыгрывал людей, да и похуже… потому что… — Он запнулся и бросил на меня взгляд краем глаза. — Наверное, потому что боялся быть к кому-то слишком близок. Ведь близость всегда приводит к боли.

Мне вспомнились его слова, сказанные днём. «Если быть откровенным, поцеловать тебя тоже было, наверное, ошибкой».

Так вот что он имел в виду?

— Значит, — сказала я, пытаясь сложить всё, что он рассказал, воедино, — последние сто пятьдесят лет ты вёл себя как мерзавец, чтобы никто не смог приблизиться?

Он вскинул бровь.

— Не уверен, что стоит употреблять это в прошедшем времени.

— Но со мной ты так не вёл себя.

Он чуть улыбнулся.

— Пожалуй, верно. — Его взгляд смягчился. — С тобой у меня не возникало желания быть мудаком ни разу.

Я не знала, что делать с тем выражением, которым он смотрел на меня. В нём было слишком много, слишком тепло. Я не могла отвести взгляд.

— То есть это значит, что ты не любишь меня настолько, чтобы бояться потерять?

Но едва я произнесла слова, я поняла, что это неправда. На его лице мелькнула эмоция, которую я не смогла распознать.

— Нет, — сказал он. Он притянул меня ещё ближе. Когда я не отстранилась, он поднял мой подбородок пальцем, заставив встретиться глазами. — Это совсем не то, что это значит.