Книга Пять попыток вспомнить правду, страница 141 – Ульяна Муратова

Его томные, медленные поцелуи наполняли меня терпкой негой и сводили с ума. Я охотно шагнула в это жаркое безумие и отдалась ему без остатка, впитывая пронзительную красоту нашей первой настоящей ночи. Когда наши тела наконец сплелись в единое целое, а две печати сплавились в одну, я окончательно потеряла разум.

Поцелуи мужа ложились на кожу изысканным узором, невидимым, но явственно ощутимым, и к утру я чувствовала себя целиком закованной в невесомую лунную броню его любви. И больше ничего не боялась. Даже смерти. Потому что знала, что теперь найду Ирвена всегда, в любом мире, в любом времени, в любом обличье.

Наша бесконечно прекрасная ночь закончилась ослепительно ярким рассветом. Мы встретили его, лежа на постели и переплетя пальцы. Уже не вдвоём, а втроём, и крошечная искра силы мужа мягко горела у меня под сердцем.

Я улыбнулась буйству красок у горизонта, а Ирвен сказал:

— Ради этого действительно стоило умереть.

Веки казались невыносимо тяжёлыми. Кажется, они слиплись. Или это он настолько ослаб? Открыть глаза было сродни подвигу, но он всё же справился.

Незнакомая комната расплывалась и качалась перед его затуманенным взором, а во рту пересохло так, что казалось, будто он набрал в него песка. Тело горело, особенно пекло затылок и грудь. Он попробовал пошевелиться, но ничего не вышло.

Наконец зрение стало более чётким, а чужие воспоминания хлынули в сознание тошнотворным потоком. Он молча дышал, слушая собственные натужные хрипы, а потом просипел:

— Воды…

Сидящая у его постели пожилая женщина вздрогнула, вскочила на ноги и запричитала:

— Геста светлоликая, очнулся! Очнулся, соколик наш! Чудо-то какое!

Вместо того чтобы дать воды, бестолковая служанка понеслась прочь из покоев, до омерзения громко хлопнув дверью. Матея… имя всплыло в голове почти сразу, и он сделал себе мысленную пометку посадить её в камеру без воды на трое суток. Если выживет, то научится исполнять господские приказы, а не суету разводить.

За дверями послышались невнятные восклицания, раздались звуки шагов, и в комнату ворвался седой господин с суровым лицом, едва наметившейся лысиной и основательным брюшком. Он подлетел к постели и выдохнул:

— Реннард… сынок!

— Папа… — из-за хрипов слова было едва разобрать. — Воды…

Отец больного принялся суетливо искать взглядом сначала кружку, а потом ложку. Матея суматошно вертелась у постели и чуть не сшибла его с ног, когда он кинулся к тумбочке на другой стороне кровати.

— Лекаря иди позови, — рявкнул на неё глава семейства Йонасов.

Наконец первые вожделенные капли сорвались с ложки и упали на пересохшие губы. В этот момент в комнату вошла молодая женщина. Её голубые глаза были широко распахнуты от ужаса и неверия.

Взгляд больного лишь на секунду зафиксировался на её бледном лице в обрамлении светлых волос. Ему достаточно было лишь одного мгновения, чтобы узнать мачеху и понять, что его недуг — её рук дело.

Гаэра поначалу привечала вошедшего в юношескую силу пасынка, рисовала в его компании и с удовольствием делила с ним вечера и ночи, когда старший Йонас был в отъезде. В одну из таких ночей они и переспали, подталкиваемые друг к другу запретной симпатией, переизбытком молодого вина и безрассудством.

На следующий день Гаэра пришла в ужас. Измена — страшнейший грех, за который карают боги, и несмотря на то, что законного мужа она никогда не любила, она всё равно пожалела о случившемся. Она умоляла пасынка молчать о произошедшем, но пылкости в Реннарде было больше, чем ума. Он поставил мачехе ультиматум: либо их связь продолжится, либо он обо всём расскажет отцу.