Книга Ночь упырей, страница 248 – Анастасия Андрианова

* * *

Перед глазами стояли только лица родных, каждый грёбаный раз, когда Смородник моргал. Мама, отец, Мануш. Мысли крутились, сталкивались, завязывались в узел, но все были об одном и том же.

Ему привиделось или нет?

Были они там на самом деле или существовали только в его мозгах и сердце?

Он сделал то, что хотел. Вызволил людей из центра. Убил столько упырей, сколько мог. Заразил Туманный город искрой. На этом его путь закончен – если так будет угодно Свету. Он оставляет эти болота гореть, но уже за своей спиной.

Но самому Смороднику было угодно забрать с собой ещё как можно больше упыриных жизней – без того отсутствующих.

Мотоцикл мчался по городу – живому, бурлящему, мигающему окошками и вывесками магазинов. Обычно он ездил аккуратно, но сейчас лихо сновал между рядами машин, не всегда удосуживаясь включать поворотники. Только на светофорах послушно ждал, чтобы рвануть вперёд, едва загорится зелёный свет.

Если бы у Смородника был при себе привычный телефон, то без остановки сообщал бы об «отсутствии жизни». Он чуял кожей, что город наводнили упыри. Во дворах вспыхивали языки пламени, слышались крики, рёв моторов и мелькали быстрые тени: упырей, чародеев, простых людей. Пару раз он вскидывал пистолет и стрелял – если чётко понимал, что застрелит именно упыря, а не прохожего.

Хватит с него случайных убийств.

Где больше всего румяных, довольных, пышущих жизнью людей собирается в декабре? Конечно, на городской площади с её цвета вырвиглаз, показушно-весёлыми ярмарками и аттракционами.

Смородник свернул к заброшенной школе, противореча своим же решениям. Это желание пришло резко, как внезапный удар. Пусть у упырей не останется, пусть у них ничего не останется. Им не удастся мирно жить с людьми – как можно жить в согласии с едой? Глупая утопия.

Здание выглядело совершенно пустым, холодным – как скелет огромного животного, который никак не примет земля. Среди снега, тонким дырявым платком укрывшего почву, школа казалась почти чёрной с её обгоревшими пятнами на стенах.

Что ж, горела однажды – сгорит снова.

Смородник оставил мотоцикл и побежал вокруг здания, разливая чистое пламя прямо из раскрытых ладоней. Искра словно пришла в восторг от такой свободы: вспенилась в венах, бурлящим потоком вырывалась сквозь кожу, до боли искалывая и обжигая кисти. Дикая после болот, непредсказуемая. Огонь поднялся кольцом прямо на сухой траве, расплавил снег, но не гас от влаги, поднимался выше и выше, злой, трескучий, багровый, как кровь.

Смородник резко воздел руки над головой и сомкнул ладони, чтобы выбросить вперёд – и пламя бурлящей, неровной волной ринулось на здание, оплавляя бетонные стены, как старые свечки. В алом зареве клокотали чёрные дымные скопления, будто болота проникли в его искру и оставили в ней свой след.

Смородник залился лающим смехом, злым, жестоким. Сверкнул глазами, глядя на всполохи высотой с весь первый этаж, и снова запрыгнул на байк, заводя мотор.

Шум от площади мог бы соревноваться с рёвом мотора. Гремела музыка на катках и у каруселей, взрывались петарды с бесконечным треском, раскрашивая небо и отражаясь в мириадах мелких снежинок, будто рассыпанное конфетти. В центре площади возвышалась огромная ёлка – настоящая, не то что конусы в огоньках, которые часто ставили у административных зданий. В этой было, наверное, метров двенадцать, не меньше, и от её макушки, как сектора паутины, тянулись бесконечные гирлянды, сплетаясь над головами гуляющих людей в сплошное светящееся полотно.