Книга Фронтовой дневник княжны-попаданки, страница 44 – Валентин Денисов

— Вот оно как? — усмехается Кадир. Но делает это не зло, а с каким-то не скрытым энтузиазмом. — Люблю я вашего брата за порядок, да толк. Потому в Российской империи и решил остаться!

Похлопав Серафима Степановича по плечу, Кадир поворачивается ко мне и улыбается, так игриво и задорно, как умеют улыбаться только южные мужчины.

— Что ж, Анастасия Павловна, дела-то ваши поважней моих чувств получаются. Да я сдаваться не привык. Зайду за вами сегодня же вечером. Так и знайте!

Раскланявшись, он уходит. И, судя по его походке, остается он в весьма неплохом расположении духа.

Что совсем нельзя сказать про меня.

Конечно же подход Кадира мне нравится. Мужчина знает чего хочет и всеми способами стремится это заполучить. Вот только я-то думаю о другом!

Ума не приложу, что случилось с Владимиром Георгиевичем. Вроде не ранен он, в полном здравии. Да и я никаким образом не обижала его. Напротив, это я обидеться могла бы, что без предупреждения сбежал.

Но ведь нет, ведет себя, как сухой чурбан и вида не показывает, что под ручку с ним гуляли. А ведь найти обещал!

— Что ж, Анастасия Павловна, прошу присоединиться к нашей работе, — приобнимает меня Серафим Степанович. — А от турка этого подальше вам держаться советую. Больно складно он говорит, да что на деле выйдет, одному Богу известно.

— Спасибо за совет, — киваю ему в знак благодарности. — Раненые для меня важнее любого князя. Не говоря уже о чужеземце.

— Оно и похвально, — мужчина убирает руку и идет в сторону палаты. — Прошу вас за мной последовать. Нам предстоит провести операцию, а таких золотых рук, как у вас, Анастасия Павловна, я никогда не видывал.

— Ой, влюбился! Ой, ревнует, — тихонько хихикает Марфа Ивановна. — Знала ведь, что по вкусу вы ему пришлись.

— Да ладно вам сочинять-то, — отмахиваюсь я. — Не нравлюсь я ему. Женат ведь.

На самом деле, не вижу я в глазах нашего врача особых чувств. Разве что нежность да забота и те скорее направлены ко мне, как к дочери, а не как к женщине.

— И то правда, Марфа Ивановна, — присоединяется Аглая. — Нечего честное имя Серафима Степановича порочить.

— Да разве ж я порочу кого? — дуется та. — Я же с вами соображениями своими делюсь. А коли не хотите, так и не буду с вами ничем делиться.

— Да вы делитесь, сколько желаете, — приобнимаю я ее. Не хочу на пустом месте ссору разводить. — Да только не нравлюсь я ему. Видно же.

— А коли не нравитесь вы ему, Анастасия Павловна, — улыбается Марфа Ивановна, совершенно не выказывая никакой обиды, — так я ему по вкусу попробую прийтись. А что? Мужчина он видный, а на фронте знаете что? На фронте всякое бывает. Чего уж молодости-то попросту пропадать?

Задрав нос, Марфа Ивановна уходит в палату, следом за Серафимом Степановичем. Да и мы с Аглаей, переглянувшись, направляемся за ней.

В конце концов, у всех своя жизнь. Мне и самой еще с двумя мужчинами разобраться предстоит. И что-то подсказывает мне, что это будет непросто.

С ранеными работаем до позднего вечера. Несмотря на большое число врачей и сестер милосердия, собранных в импровизированном госпитале, нуждающихся в помощи все равно слишком много. И тяжесть ранений у некоторых из них очень серьезная.

К моему удивлению, теперь Серафим Степанович дает мне больше свободы. Он позволяет не только обрабатывать раны, но и самостоятельно зашивать их.