Книга Цена дара, страница 11 – Данила Скит

— У меня гораздо более специфический, но не менее востребованный профиль, — Чесвик перевалился набок и вздернул бедро вверх, изобразив из себя Прекрасную Елену. — Ценитель всего редкого, контрабандист и немножечко волшебник.

— Если в этом мире и существует волшебство, то только в виде музыки.

— А как вам по нраву «дающий то, чего жаждешь сильнее всего»?

— Не по этой части, говоришь? — усмехнулся я, потянувшись к бутылке, но только не бирюзовой. — По такой характеристике одно от другого не отличишь.

— Чтобы трахаться, нужно любить трахаться, а это подразумевает хоть какое-то расположение к коллективу, в котором ты работаешь. Я же мизантроп.

— Мизантроп? Думаю, мы найдем общий язык.

— Скажи ему про ненависть к людям, и он откроет для тебя все двери, — рассмеялся Вердан, вслед за мной начав опустошать бутылки. Всеми силами снижал свой гонорар.

— Каждый слышит, что ему близко, а подобное тянется к подобному. На твоем месте я бы порадовался, — ухмыльнулся я.

— А я всегда считал, что певцы любят своих фанатов, — беспечно протянул Чесвик, подперев большую гекконью голову маленьким кулачком. — Ты любишь их, а они тебя. Разве не в этом смысл?

— Нет.

— А в чем же?

Впившись взглядом в «просто Чесвика», я пытался понять, действительно ли он тот, за кого себя выдает. Он назвался мутным типом и на другое я был не согласен. У него не было ни татуировок, ни имплантов, ни браслетов с платиновым кодом, но что-то мне подсказывало, что Чесвик — мутный тип не только по первому впечатлению. Интуиция меня обычно не подводила, и, если бы он соврал, меня бы здесь уже не было.

Медленно наползала скука, отрывая куски у ненависти. Плохо. На прошлой неделе мне не удались беседы со смертью, может, сегодня получится поговорить с простой опасностью? Вердан был прав, я желал открыть двери. Что может быть привлекательней отсутствия замков перед первым же попавшимся вором?

— Весь смысл в поэзии, музыке и голосе, — откинулся я на спинку кресла, — Видишь эту голову? — я постучал кулаком по свей черепушке, — На ней растут грязные волосы, но и мысли внутри не менее грязные. Грязь внутри и грязь снаружи — люблю, когда внешность соответствует содержанию. Мои мысли давно сгнили и смердят. Хочешь понюхать? — по взгляду Чесвика я догадался, что не очень. — Вычистить эту грязь не могут ни наркота, ни мозгоправы, ни сверло в этой гребаной башке. У всех есть уши, у меня есть глотка, я кричу, но никто не слышит. Да и черт с ними со всеми! Ты понимаешь, как это — когда все черное?

— Не особо.

— А оно черное. Мой любимый цвет. Я люблю его ровно столько же, сколько и ненавижу. Надежда — черная, любовь — черная, радость — черная, и все вокруг черные, только свет ядовитый. Было бы странно, если бы ему тоже удалось стать черным.

— Печально.

— Этого не понять, если не почувствовать собственными кишками. А знаешь, что помогает?

— Представления не имею.

— Поэзия. Чертовы слова, которые выстраиваются в мой собственный ряд и звучат так, как я хочу. Музыка. Только она вытаскивает меня туда, где есть воздух и я могу дышать. Голос. Он спускается в мою башку прямо через темя… — я ткнул в середину головы указательный палец, прямо туда, куда входит мой голос, — …и вываливается у меня изо рта. Ерунда, на первый взгляд. Но по пути он раскалывает черное и становится чуточку легче. Это как струя ледяной воды, накрывающая вулкан моих мыслей. П-ш-ш-шшш… — ладони вокруг моей головы оттопырили пальцы, чтобы Чесвик лучше представил, как что-то набухает и лопается. — За эти годы я превратился в охотника. Научился предчувствовать едва уловимую тень поэзии и гнаться за ней, пока не загоню в угол и не засуну в свою глотку. Когда поэзия уходит, я дохну. Уходит мелодия, я дохну. Хрипнет голос, я дохну. Убери все сразу… нет, уж лучше пулю в лоб. Наркоман сделает все ради своей дозы, да? Ха! Мои дозы — мелодия, строки и глотка. Когда они приходят, я летаю. И все вокруг не такое уж и дерьмо. Главное, успеть их поймать, иначе крышка. Потому что выбор небольшой — либо я, либо они.