Книга Война, страница 243 – Дж. С. Андрижески

— В детстве я говорил себе, что моих родителей убили пираты. Я говорил себе, что это пираты забрали меня в рабские лагеря. Я верил в это годами, дорогая моя. Я даже помнил пиратский корабль… и их лидера, у которого была металлическая нога.

Её полные, аппетитные, накрашенные красной помадой губы нахмурились. Она прижала свои развевающиеся на ветру чёрные волосы пальцами, ногти на которых были накрашены лаком, по цвету совпадающим с кончиками её волос и губами.

— Что случилось на самом деле? — громко спросила она.

Он улыбнулся ещё шире.

— Мой отец продал меня. И мою мать, — когда она свела брови, он улыбнулся ещё шире. — Он сделал это не из дурного умысла. Он боялся, что они убьют всех нас троих, если он не согласится продать меня им. Они уже и так изнасиловали мою мать.

Когда Война уставилась на него, разинув рот, он крепче обнял её.

— Я был довольно мал, милая моя. Я в то время не до конца понимал, что происходит. После того, как работорговцы до смерти изнасиловали мою мать в кузове грузовика по дороге к транспортному кораблю, мне проще было притвориться, что они оба умерли. Вместо фрахтового судна под человеческими парусами я помнил деревянный корабль, на мачте которого развевался флаг с черепом и скрещёнными костями. Вместо работорговца-аукциониста, избивавшего нас в плену и поливавшего холодной солёной водой, я помнил мужчину с попугаем, повязкой на одном глазу и металлической ногой.

Она улыбнулась, и он поцеловал её в губы.

Вздохнув, он посмотрел на затянутое облаками небо, наблюдая, как хлещет дождь за навесом, под которым они стояли, продолжая обнимать её и массировать спину.

— Они стольких убили в том грузовике, — задумчиво протянул он. — Моя мать была лишь одной из многих. Ещё больше умерло на корабле. Теперь я помню правду… так что нельзя сказать, что мой свет видящего не записал эту информацию. Он попросту закрасил её, можно так сказать.

Её полные губы поджались ещё сильнее, опять вызывая у него желание поцеловать её.

— Мне так жаль, детка, — она погладила его по лицу, запуская пальцы в его золотисто-каштановые волосы. — Ты любил мамочку, мой ненаглядный?

— Очень, — серьёзно ответил он. — Я по-прежнему помню её лицо, конечно же. Я помню его живым, и я помню его мёртвым. Ты бы хотела её увидеть?

— Да! — она обняла его обеими руками, просияв. — Да, конечно, я бы хотела увидеть твою маму!

— Живой? Или мёртвой?

Она нахмурилась, задумчиво поджимая губы.

— Сначала мёртвой, — объявила она. — А потом покажи мне её живой, чтобы в моём сознании это было последней версией.

Он улыбнулся, целуя её. Затем, скользнув глубже в её свет, он закрыл глаза, вызывая образы из своей памяти в таком порядке, в каком она их запросила.

— Ооууу. Она такая хорошенькая.

— Она была очень красивой, да.

— Ты похож на неё, детка.

Его губы изогнулись в полуулыбке. Когда её глаза сфокусировались обратно, та улыбка всё ещё озаряла его лицо. Он ощутил, как она заметила это, заметила, как изменилось его лицо, как иначе он стал выглядеть по сравнению со временем отъезда из того отеля в Нью-Йорке. Он увидел в её памяти воспоминание себя самого — болезненно тощего, смертельно бледного, походившего на сову мужчину в катакомбах под Домом на Холме. Теперь она видела лишь отголоски этого мужчины — его глаза, форма губ и носа. Однако ей приходилось выискивать того мужчину. Тогда она считала его внешность странной, немного пугающей.