Онлайн книга «Знамение змиево»
|
Перед Петром пятым днём, Ой-лели, пятым днём! Разгулялся ярый конь, Ой-лели, ярый конь! Разбил камень копытом. А в камне зерна нету, А в парнях правды нету! «Перед Петром пятым днём» – это песня о великой пятнице Ульянии, что приходит перед Петровым днём. Перед Петром пятым днём Разгулялся ярый конь, Разгулялся ярый конь, Разбил камень копытом. А в камне зерно ести, А в девках правда ести! Воята ждал полночи, чтобы проверить свою догадку. Его уже не раз спрашивали – зачем он принёс Псалтирь на гулянье, неужели думает божественное петь? «Да, – прямо отвечал Воята, – думаю божественное петь, и тогда, быть может, Великославль-град из глубин подниму». Люди недоверчиво ухмылялись, считая это за дерзкую шутку, но не отходили далеко, чтобы не терять бойкого сумежского парамонаря из виду. А вдруг и правда что любопытное сотворит? Больше Воята не хотел скрывать свою цель. Если всё пойдёт как надо, люди понадобятся. Отец Македон погиб, потому что сохранил в тайне открытое ему и не справился с делом в одиночку. Если же ничего не выйдет… всё равно на днях отсюда уезжать. Пусть сумежане смеются, вспоминая безумного парамонаря-новгородца, что хотел игрой на гуслях Великославль вытянуть. Ему же, выросшему на песнях о Садко Сытиниче и его игрой перед Морским царём, мысль о чудесной силе гуслей вовсе не казалась смешной. – Марьица! – позвал он. – Ты здесь, аггелос му?[78] – Чего «му»? Это я, а не «му»! Воята вздохнул: его ангел был ещё слишком мал и нера-зумен, чтобы понимать по-гречески. – Разузнала? Про ангела звезды падучей? – Нету такого ангела, – со скорбным вздохом доложила Марьица. – Я всех обошла, а кого не нашла, про тех расспросила. У каждой звезды ангелы есть, а про эту звезду, что озёрные глубины отворяет, не ведает никто. Ступай, сказали, к архангелам, да я заробела. Они огромные, пламенем пышут, а я-то девчоночка маленькая… «…ровно букашечка», – по привычке закончил Воята, но про себя. – Ну, коли ангела у звезды падучей нет, будем без него справляться, – утешил он Марьицу с уверенностью, которой вовсе не чувствовал. – Да, Тёмушка? Обернувшись к девушке, он накрыл её руку своей. Тёмушка робко улыбнулась. Принаряженная, с шёлковым очельем на темноволосой голове, с серебряными кольцами у висков, с алой лентой в длинной косе, в девичьей вздевалке и с пояском, обхватывающим тонкий стан, она выглядела не хуже всех девушек волости, а на взгляд Вояты – и гораздо лучше. Что-то в ней осталось от таинственной пленницы лесной избы – может быть, звёздный свет тёмных глаз. – Полночь… – шепнул ему на ухо голос Страхоты. – Господи благослови! Воята провёл по струнам. Тёмушка замахала рукой девкам: пение позади смолкло, и теперь только свист и треск цикад сопутствовали звуку бронзовых струн. Воята запел, глядя в книгу, раскрытую на траве перед ним. – Го каттойкон эн боэтхейа ту юпсисту ен скэн… Всё то же, что он сотни раз певал на славянском языке – «Живый в помощи Вышнего в крове Бога небесного водворится…», теперь он пел по-гречески. Пел так, как приучился ещё у Богородицы, где служил его отец, как много раз слышал в Софии новгородской. Величавый медленный напев полетел над озером; казалось, от него родился лёгкий ветер, от него побежала рябь по воде, закачалась осока и камыш. – Герей то кюрио антилиптон му эй кай катафюге мо то тхеос му элпио ген ауто… |