Книга Птицелов Его Темнейшества, страница 19 – Мира-Мария Куприянова

В Орнитариуме стоял крик и гомон. Слезы и стоны боли перемешивались с угрозами суицида и, как ни странно, обещаниями особо жестокого убийства.

И все потому, что длинная очередь прекрасных нимф всех видов искусств неторопливо и необратимо двигалась в сторону больших напольных весов, экстренно позаимствованных со склада.

— Как?! Это не правда! Не может быть правдой! Это происки врагов! Завистников. Они все хотят моей смерти!

— Спокойно, уважаемый Маки, — скрипуче попыталась я вразумить эксцентричного японца- Не занимайте весы. Следующий!

— Я узнаю! Узнаю, кто подкрутил эти чертовы грузики. Я не вешу столько! Я… я не борец сумо, в конце-концов!

— Не весили. Возможно, — проникновенно вздохнула я- Но это было до того, как Вы попали в Ад. Где, вопреки всякой логике, вместо мук за чревоугодие, этим самым чревоугодием увлеклись. Нет, в чем-то исключительно прав оказался Его Темнейшество. Открытый допуск на кухню- это даже для Ада как-то слишком.

— Муки?! Что ты знаешь о муках! — вскричал недоверчиво вглядывающийся в цифры танцор популярного когда-то танцевального коллектива. По чьим кубикам на прессе истекла в экстазе не одна поклонница. А ныне явно отдавший предпочтение качеству в ущерб количеству. Потому как вместо восьми кубиков теперь на месте пресса красовался один. И тот скорее шарик- Это подстава! Никогда у меня такого веса не было.

— И не будет, — согласно кивнула я, скрупулезно занося в тетрадочку нескромные метрики- С этого часа холодильник под замком. Доступ на кухню по отпечатку пальца и скану сетчатки. Да-да! Нечего с надеждой посматривать на шахматистов, которые вообще неизвестно как у нас в «курятнике» затесались.

— В смысле «неизвестно»? — возмутился гений сражений по клеточкам- Мозг- самая сексуальная часть тела.

— Да хоть задняя поверхность колена, не имеющая научного названия, — покладисто согласилась я- Никаких паролей, подспорных подбору и вычислениям не будет.

— О каком творчестве на голодный желудок может идти речь?!

— Так, — громко захлопнула я тетрадь- Художник должен быть голодным.

— Вот пусть они и голодают! Для танцора важен баланс белков…

— Булок и котлет. Да-да. Я понимаю. Но в данном случае «художник»- есть собирательный образ. Все вы в своем роде художники.

— Я отказываюсь быть художником! Я вообще шахматист.

— Это садизм чистой воды! — возмущенно заголосил согласный Орнитариум- Отбираете последнюю радость у людей искусства!

— Эй, але! Какие еще радости? Вы в Аду или как?! Пораспустились, нафиг! Всем страдать!

— Понятно, что страдать, — не согласились мужики- Но всему же должны быть пределы!

— Да! Вот раньше нас еженощно вызывала Ее Темнейшество. Чем не страдания были? Почему сразу на диету-то сажать? Что у вас, баб, за мода такая с этими диетами? Почему нельзя как раньше?

— А Вы, значит, хотите как раньше? — вдруг вклинился в наш бедлам тихий, вкрадчивый хрипловатый баритон. И все, словно по команде, разом замолчали, на животном уровне проникаясь первобытным страхом и ужасом.

Его Темнейшейство появился в зале без лишнего пафоса. Просто вышел из плотной тени, подобострастно разлившееся своей нефтяной лужей в сени алькова. Неспешно прошелся по серым плитам мрамора и замер посреди помещения, с легкой брезгливостью осматривая открывшуюся ему картину.