Книга Наши бабки на графских грядках, страница 58 – Елена Северная

– Хозяка! – радостно воскликнула самочка и со всех восьми лап бросилась навстречу. – А мы тебя с самого утра ждём!

И вроде бы сказала она это без обиды – я ж обещала прийти, а сама не пришла, – но краска стыда снова залила мои щёки.

– Не понял, – вид у Дарка стал растерянным, – а что тут у вас за секреты?

Пришлось посвящать его в курс наших дел. А затем мы пели. И что удивительно: раньше я не могла похвастаться красивым голосом, а сейчас сама заслушалась – так удивительно мощно и одновременно завораживающе он звучал. Я спела паучкам «Улыбку», «Голубой вагон», «Крылатые качели», а потом вспомнила «Кукушку». И вот понимаю, что это совсем не детская песенка, но так захотелось услышать, как будет она звучать в исполнении моего нового голоса, что не удержалась, и в ночной тиши полились слова песни Виктора Цоя. Сначала робкое и тихое:

Песен, ещё ненаписанных, сколько? Скажи, кукушка, пропой В городе мне жить или на выселках? Камнем лежать Или гореть звездой, звездой?

А затем грянуло:

Солнце моё, взгляни на меня Моя ладонь превратилась в кулак И если есть порох, дай огня Вот так.

Не могу объяснить, но было чувство, что слова буквально живыми вырывались из меня и растворялись в фиолетовом воздухе ночи. Когда прозвучали последние строки песни, казалось, всё вокруг замерло, даже река застыла, а местные лягушки, что дружно подпевали «Улыбке» и «Вагончику», взяли паузу и перенастраивали свои мембраны на новые тональности.

– Никогда не слышал ничего подобного, – через несколько минут сказал Дарк. – Твои песни творят волшебство. Моя магия огня урчит, как ласковая кошка, хотя она у меня строптивица ещё та.

– Ага! – тоненько поддакнула Мурка и сыто икнула.

– А у нас ножки выросли! – пропищали другие паучки. – Вот! – и горделиво попытались показать все свои ножки сразу.

Естественно, тут же попадали друг на друга, мгновенно создав лохматую кучу малу.

– А ну, гэть! Разбежались! – оронула Мурка, и в её вопле послышались подозрительно знакомые интонации речи бабы Нюси. Всегда знала – хохлячьи корни самые живучие и плодовитые. Вот и Мурка уже опылилась. А она продолжала, но уже ворчливо: – Телепеньки… (оболтусы)

Так я узнала, что все другие паучки – мальчики. И они продолжали озорничать, шутливо переплетая лапы, фыркая и изо всех сил стараясь продлить очарование мохноногого клубка.

– Не злите меня! – рявкнулауже по бабыТаниному Мурка. – В гневе я страшна!

Мы с Дарком покосились на тарантутиху, потом переглянулись и удостоверились – страшна! Шерсть дыбом, глаза сверкают, усы щёлкают по земле, выбивая клочки травы. А, если учесть её размеры, подросшие после песенного завтрака, то зрелище не для слабонервных. Да только таким же громадным паучкам-переросткам это всё было до фонаря. Это они так думали, так как один из телепенек осмелился прокомментировать:

– Да ты и так не особо красавица, – ошибочно вякнул один из тарантутов, чья перемазанная в пыли лохматая морда выглядывала из-под самого низа кучи малы.

Далее мы с Дарком стали свидетелями воспитательного процесса. Мурка действовала умело и быстро, словно занималась этим не один год. В дело пошло всё: усы, лапы и хв… пардон, хвоста не было. Но и без него Мурка ловко «повыковыривала» из кучи всех своих подопечных, отвесила каждому по внушительной оплеухе и выстроила в рядочек. Вид у пацанят-паучков был тот ещё: встрёпанные, грязные, они тихонько пихали друг друга лапками и хихикали. Ну, самые настоящие мальчишки-озорники! Подрались и счастливы!