Книга Горячие руки для Ледяного принца, страница 42 – Рита Морозова

Мы стояли так, слившись в объятии, пока волна тепла медленно не схлынула, оставив после себя ощущение глубокого покоя и… абсолютной, немыслимой близости. Он не отпускал меня. Я не пыталась вырваться. Мы просто дышали в унисон, слушая, как бьются наши сердца — его, уже не скованное льдом, а мое, готовое выпрыгнуть из груди.

Он наконец отодвинулся, ровно настолько, чтобы посмотреть мне в лицо. Его руки остались на моей спине. Его серебристые глаза были влажными. Не от слез. От той самой влаги, что выступила на льду стен. От таяния. В них не было ни тени прежней пустоты или гнева. Только смятение. Только нежность. Только страх перед силой того, что он чувствовал. И надежда. Огромная, хрупкая, как первый весенний ледок.

— Аннализа… — мое имя на его устах звучало как молитва. Как открытие. — Я… — Он запнулся. Губы его дрожали. — Я не хочу терять это тепло.

Прошептал он, его пальцы сжали ткань моего платья на спине.

— Твое тепло. Твое присутствие. Даже если это… безумие. Даже если это… конец. Я боюсь. Боже, как я боюсь. Но… я больше боюсь вернуться туда. В ту пустоту. Без тебя.

Слезы наконец выступили у меня на глазах. Горячие, соленые. Они катились по щекам, не замерзая. Потому что вокруг нас было тепло. Наше тепло.

— Я тоже боюсь, Кайлен, — призналась я, мои пальцы сами нашли его руку, сжатую на моей спине, и сомкнулись вокруг нее. — Боюсь раствориться здесь. Боюсь этого проклятия. Боюсь будущего. Но… — Я подняла на него глаза, сквозь слезы. — … я больше боюсь потерять этот островок. Этот свет. Тебя.

Он не сказал ничего. Он просто притянул меня снова к себе, крепко, почти до боли, прижал мою голову к своей груди. Его сердце билось учащенно, но уже не в панике. В ритме жизни. Нашей жизни. Такой хрупкой. Такой невозможной. Такая реальной.

Мы стояли в объятиях посреди его ледяных покоев, в сиянии нашего странного, чудесного тепла, пока за окном бушевала вьюга. Лед на стенах плакал тихими каплями. Искра, промелькнувшая в сумерках откровения, разгорелась в пламя. Нежное. Опасное. Прекрасное. Мы не говорили о любви. Мы просто держались друг за друга, как за единственное спасение в тонущем мире, признавая без слов то, что было сильнее страха, сильнее льда, сильнее самой смерти. Мы признали нашу связь. Нашу необходимость друг в друге. Нашу первую, робкую надежду.

И в этой тишине, под вой ветра и тихий плач тающего льда, было больше правды и больше обещаний, чем в любых громких клятвах.

Утро после объятия наступило не с ясностью, а с тревожной, липкой тишиной. Солнца не было — лишь сплошная серая пелена, из которой сыпался мелкий, назойливый снег, словно замок пытались засыпать пеплом. Я проснулась не от стука стражи, а от собственного сердцебиения, гулкого и неровного, как барабанная дробь перед казнью.

В груди все еще горело тепло — смутное, сладкое и пугающее воспоминание о его руках, о его сердцебиении под щекой, о том, как лед плакал тихими каплями вокруг нас. Но с первым же вдохом ледяного воздуха реальность впилась когтями. Что мы наделали?

Роскошь моей комнаты-тюрьмы внезапно показалась не убежищем, а гладиаторской клеткой перед выходом на арену. Каждый звук за дверью — шаги стражи, скрип половиц где-то вдалеке — заставлял вздрагивать. Двор. Король. Дерн. Они не могли не почувствовать перемену. Не могли не заметить. В этом ледяном муравейнике любое тепло — сигнальный костер.