Книга Женщины его жизни, страница 38 – Звева Казати Модиньяни

Не только он один, все обратили внимание на случившееся, все поняли, что барон Монреале отказал мафии в каком бы то ни было проявлении солидарности, как отказывал прежде фашистам и немцам. С той же твердостью он отказывался от любой формы сотрудничества с Чезаре Мори, фашистским префектом Палермо, когда тот пытался заручиться его поддержкой после визита Муссолини на Сицилию в 1924 году. И вот теперь барон снова занял позицию, неприемлемую для его противников и грозившую ему самому крупными неприятностями.

* * *

Аннализа вошла в гостиную, внеся дух непосредственной юной радости и веселья в атмосферу, которую лишь с натяжкой можно было назвать оживленной. После оскорбления, нанесенного дону Фердинандо Салеми, в воздухе сгустилось напряжение. Сам обиженный усиленно ухаживал за своей женой Кончеттой, увешанной золотом, как оклад иконы. Не привыкшая к такому вниманию Кончетта была совершенно сбита с толку.

Американцы были поражены окружающим великолепием, а появление Аннализы потрясло их до глубины души. Майор Филип Джеймс Брайан-младший и капитан Майк Кристина смотрели на нее, как на чудесное видение.

Юная баронесса Монреале явилась к гостям в белом шелковом платье с набивным рисунком в виде синих и красных лодочек под парусом, с коротенькими рукавчиками в оборку, юбкой с широкими мягкими складками, облегающим лифом и вырезом «каре». Густые черные волосы были зачесаны назад и перехвачены красной лентой. Коралловое ожерелье подчеркивало стройность шейки. На запястье у нее были прелестные золотые часики «Вашерон-Константен» с синей муаровой ленточкой вместо браслета.

Она ворвалась в комнату с жизнерадостной непосредственностью молодости, принеся с собой запах солнца и цветов померанца. Красота юной барышни из дворянского семейства сочеталась в ней с уверенной манерой держаться, свойственной только взрослым женщинам, получившим хорошее воспитание. Она чувствовала себя непринужденно в любой компании и при любых обстоятельствах: весьма необычное свойство для сицилийских женщин, деспотично правящих в собственной семье, но робеющих в новой обстановке и особенно в присутствии мужчин.

Филип Джеймс-младший и Майк видели Аннализу впервые, к тому же из всех присутствующих только они одни были молоды. Следуя первому побуждению выразить свой восторг, они едва не присвистнули, но вовремя удержались, вспомнив, где они находятся.

– Это моя дочь Аннализа, – объявил барон, поворачиваясь к американцам и к остальным гостям.

Молодые люди обменялись широкими улыбками, приветливыми «How do you do» и рукопожатиями. Затем в гостиной возобновился общий разговор, сопровождаемый перемигиваниями и многозначительными улыбками, но кое-кому удалось даже в этом столпотворении найти островок уединения.

Бархатистые и темные, как ночь, глаза юной баронессы встретились со стальными глазами американского офицера, и вспыхнула искра, воспламенившая их сердца.

– Я должен был поцеловать руку? – извиняющимся тоном спросил Филип.

– Это устаревшая традиция, – ответила Аннализа, – отживший ритуал. В наше время его можно не соблюдать, – добавила она, чтобы его приободрить.

Ее поразила редкостная привлекательность Филипа, его серые глаза, обращенные на нее с любопытством и восхищением, но и не без иронии. Она поняла, что в отличие от Майка, готового распластаться у ее ног, Филип – человек, привыкший властвовать, а не только командовать батальоном. Взгляд Филипа чем-то напоминал ей отцовский, хотя в нем не было воспитанной тысячелетними традициями горделивой невозмутимости, которую невозможно было поколебать ни при каких обстоятельствах.

По жестам, по выразительным взглядам и частым улыбкам сразу же можно было заметить возникшую у Аннализы симпатию к майору, отвечавшему ей с не меньшим увлечением.

– Боюсь, она еще порадует папашу, – ехидно заметила одна из дам своей соседке.

– Побеждают молодые, красивые и удачливые, – съязвил профессор Инсолья, раз в жизни отступив от столь свойственного ему благоразумия.

Принцесса Роза Миранда Изгро ди Монте-Фальконе испустила глубокий вздох и посетовала, что ей уже не восемнадцать.

«Надо бы приглядеть получше за этой маленькой ветреницей», – подумал барон. Нехорошее предчувствие заставило его вмешаться в разговор.

– Мне жаль, майор, что ваш круг общения ограничен, – произнес он. – К сожалению, вы обречены на беседу с моей дочерью и со мной, ведь мы – единственные, кто может говорить по-английски.

– Я удручен прискорбным пробелом в своем образовании, – ловко нашелся Филип, подстраиваясь под его тон, – но возможность беседовать с вами и с баронессой считаю привилегией.

– Вы очень добры, – иронически усмехнулся барон, – но боюсь, наши гости так и не узнают о вашей эпопее, если вы не возьмете на себя труд поведать нам о ней.

– Ну, если за этим дело стало, давайте я расскажу, – клюнул на приманку капитан Майк Кристина.

– А мы, – сказал барон, радуясь, что удалось прервать разговор майора с дочерью, – будем следить за вашим рассказом с неослабевающим вниманием.

– Мы с майором, – начал Майк, гордый всеобщим вниманием, – служим под началом генерала Брэдли.

– Который в настоящий момент находится в Энне, – подхватил Филип с нарочито грубым американским акцентом, непонятным даже для барона и Аннализы, свободно владевших английским, – но с удовольствием отправит тебя на русский фронт по первому требованию.

Гости внимательно слушали капитана Кристину, который вернулся к своему рассказу, насмешливо улыбаясь старшему по званию.

– Два дня назад, – объяснил он, – пали Шакка, Менфи, Кастельветрано, Марсала и Трапани. Нам надо было продвигаться на север. Энну должна была занять Восьмая британская армия. Но канадцы, подойдя к городу, по неизвестным причинам пошли в обход к востоку, на Леонфорте, и тем самым обнажили наш правый фланг. И все же Брэдли, долго не раздумывая, приказал штурмовать Энну. Мы взяли город силами двух полков Первого дивизиона, атаковав из долины Сальсо и из Пергузы.

– Теперь, когда вы ухватили Сицилию за пуповину, – сказал барон, – дальнейшее сопротивление вам не грозит. Так повелось с незапамятных времен. Один марш-бросок – и вы в Палермо. Разве не так, дон Фердинандо? – как ни в чем не бывало с любезной улыбкой обратился он к мэру, будто позабыв о нанесенном оскорблении.

– Если ваша светлость так считает… – испуганно промямлил тот.

– Но вы же лучше меня знаете, – не унимался барон, – вы знаете лучше всех, что сопротивлению конец. Победа и без того досталась бы американцам не слишком большой ценой, но ваши друзья позаботились проложить дорожку этим бравым ребятам. Или я ошибаюсь, дон Фердинандо?

– С позволения вашей светлости, – мэр перешел в глухую оборону, – я знаю лишь то, что знают все.

– Но ведь не все знают, – не отставал барон, – что еще в ночь на 16 апреля, при содействии нескольких местных мафиози, на берег у Джелы высадился английский полковник Хэнкок. Ведь вы-то знали об этом, верно?