Книга Хрущевка княжны Соколовской 3, страница 15 – Полина Змееяд

– А дальше? Он что-нибудь еще говорил после того, как вы приехали в его дом? – уточнила я, хоть и видела, что Марине неприятно вспоминать детали минувшего дня.

– Н-ничего особенного. Когда меня заперли в комнате, он говорил только что для меня так будет лучше. Что он может спасти меня, сделав своей невестой. Он повторял это несколько раз, как будто и сам верил, что это правда, – задумчиво ответила сестра.

– Кажется, я слышала одну из этих фраз, – сказала я не столько сестрам, сколько просто рассуждая вслух.

– Перед тем, как едва не… – Марина снова поежилась, когда вспомнила, как хрипел от удушения Снежин. – Тебе не было его жаль?

– Нет, – резко пресекла я подобные разговоры. – Понимаю, книги и наставники в гимнасии учили вас иному, но в реальной жизни некоторые люди не заслуживают ни жалости, ни уж тем более прощения.

Судя по тому, как Марина поджала губы, она не могла согласиться с моими словами, но и спорить не стала. Марта тоже молчала, сжимая побелевшими пальцами кружку с чаем. Она явно злилась, но не решалась влезть в наш разговор.

Когда девочки ушли отдыхать, я уселась за стол и взяла ручку. Покрутила ее в руках, собираясь с мыслями, но слова скакали в голове, никак не желая складываться в предложения.

Хотелось выплеснуть на бумагу всю ярость, которую я испытывала при мысли о страданиях Марины. При мысли о косности местного общества, которое все еще держит знатных женщин за кого-то вроде породистых кобылиц. В чем-то Павел Ртищев прав, и хоть его идеи приправлены юношеским максимализмом, доля здравого смысла в них есть.

Чтобы избавиться от мерзкого ступора, я все же начала выписывать на чистую страницу отдельные фразы, приходящие на ум. Вскоре они сложились в несколько вариантов текста об устаревших порядках. Один из них выглядел очень радикальным: такой мог бы выйти из-под пера свободолюбивого юноши вроде молодого барона. Второй казался чуть более спокойным, третий выглядел как более-менее разумный компромисс: в нем, не подрывая идей о старых порядках и привилегиях дворянских семей я все же указывала, что некоторые традиции себя изжили. И хоть мне самой этот третий текст казался бесхребетным, для отправки своему новому работодателю я выбрала именно его.

В конце концов, было бы даже странно, если бы я, обладая возможностью вещать на широкую аудиторию, не выступила в поддержку сестры.

За работой я засиделась до поздней ночи. Утром меня разбудил звонок телефона.

– Приезжай немедленно, – безапелляционно потребовал Краузе, даже не поздоровавшись. – Я уже вызвал тебе такси.

И отключился. Меня же пробрала крупная дрожь: столько холодной ярости в его тоне я слышала впервые.

В дом наставника я заходила на трясущихся ногах, предчувствуя выволочку. Но под суровым взглядом Эдуарда старалась не показывать эмоций и даже подбородок вздернула. Да, он запрещал мне использовать те приемы, которые я не отработала с ним. Да, я чуть не задушила человека, но я делала все, чтобы спасти сестру. Ему не в чем меня обвинить, не за что осудить.

Мы несколько мгновений боролись взглядами: Краузе, вероятно ждал, что я, понурив голову, признаю вину, но напрасно. Наконец он вздохнул, страдальчески подняв глаза к потолку, и провел ладонью по усталому лицу.

– И на день вас не оставить, обязательно что-нибудь случится, – проворчал он наконец. – Расскажи ка мне, дорогая, как так вышло, что мне пришлось сразу по приезде в город чуть ли не в ноги Ермакову кланяться, чтобы он придержал пока заявление некоего князя, который обвиняет тебя в покушении на свою драгоценную жизнь?