Книга Утро без рассвета. Колыма. Книга 1, страница 61 – Эльмира Нетесова

— Ты часто здесь бываешь? — спросил Семен.

— Каждый день.

— Сам.

— Да.

— Не страшно тебе? — удивился Гиря.

— Страшное прошло. Но не совсем. Страшно оказалось выжить. Да и это ни к чему.

— Почему ты так?

— А как? Ведь смысла нет! Мужчина не должен жить нахлебником на шее матери. А я им стал. К стыду своему.

— Ты — радость ее.

— Послушай, мужик до тех пор мужик, покуда жизни нужен. Я был нужен. А теперь?

— Ты ей нужен.

— Знал, что ты это скажешь. Но не все так просто, Семен. У меня добрая и сильная мать. Все верно. Да только я, как сын, не хочу быть слабее ее. Ты понимаешь?

— Нет.

— А жаль.

— Скажи.

— Что говорить? Я кормить ее должен, а получается, наоборот. А это страшно.

— Ты в этом не виноват!

— Она тоже! Она тоже не виновата! Ни перед кем!

— Ты думаешь, одной ей было лучше? Ты хоть понимаешь, как это ей доставалось? Как она жила одна? Ты для нее все! Ее жизнь.

— Остановись, Семен!

— Но почему?

— Моя жизнь — помеха! И прежде всего мне самому. Мне! Не ей! Я все понимаю. Но только струсил я. Один раз струсил. Не смог в тот день пустить себе пулю в лоб, когда понял, что ослеп. Потом в госпитале утешали. Я надеялся. Я верил в чудо. А его не случилось, Семен.

— Но ты жив. И это чудо! Нашелся! Разве не чудо! Другие погибли!

— Они счастливее! — перебил слепой.

— Не тебе судить! Ты у Андрейки спроси — легко ли расти сиротой?

— Он не сирота! Он сын погибшего! Героя!

— Он рад бы был быть сыном живого отца.

— Но не инвалида! — перебил Григорий.

— Он завидует тебе!

— Нечему. Поверь слепой — это живой труп. Он ощущает жизнь, но не видит ее.

— Тогда, что ж мне остается? — развел руками Гиря.

— А что тебе? Ты здоров.

— Здоров. Но жизнь ушла. А на что? Ты хоть воевал.

— А ты теперь доброе делай. Вот с Андреем ты молодец! Знаешь, ведь это он из-за тебя в совхоз вернулся. К матери! Обдумал. Или одумался, кто знает, что вернее. Но ты ему сердце в нужную сторону повернул. Ты. А это тоже большое дело. И за мою мать

— спасибо тебе. Она мне о тебе много рассказывала.

— Не стоит об этом, — перебил Семен.

— Так дело даже не в этом. Но когда я приехал, тебя первого услышал. Вернее, движок. Раньше свет селу мой младший брат давал. Услышал я, и легче стало. Вроде жив он. Я все боялся, что сломается двигун и замолчит. Ведь старый. А он молотит. На всю, как тогда. Когда не было войны…

Григорий умолк. Слушал что-то.

— На фронт нас триста человек ушло. А вернулась горсть. Мало. Мы там были нужны. Тогда. А теперь… Мы свое сделали, теперь ты людям нужнее, чем я, — вздохнул Григорий. И добавил: — Каждому, всему свой черед. Твое или мое прошлое — теперь значения не имеют. Прошлое умирает. А мы живем. В радость себе или нет — неважно. Но ты нужнее сегодня. Нужнее меня.

— Если бы в лагере кто-нибудь вот так заговорил…

— Его бы сочли ненормальным! Так? — рассмеялся Гриша: и продолжил: —Лагерь — не война. Война учит ценить не того, кто живучее, а того — кто нужнее. Вот у нас, к примеру, совсем] молодой солдат генерала старого своею грудью, собой прикрыл. От пули, от смерти. Он — молод, генерал — старик. Но солдат знал, что генерал нужнее. Нужнее, чтобы выжили другие. И заслонил собой. Так-то вот. А в лагере такого не бывает. Потому тебе; и непонятно многое, — вздохнул слепой. — Я ведь при матери специально таких разговоров не веду. Ни с кем. Зачем ее расстраивать? И так ее жизнь била. А заговори — пугаться начнет. Никуда из дома не выпустит. Будет по пятам ходить. Караулить. А я этого не хочу. Пусть спокойно живет, пусть ничто не терзает ее сердце.

— Она давно заслужила этот покой.

— Не спорю. Ей трудно приходилось. Теперь вот не легче. Когда она меня привезла домой, женщины пришли. Вдовы. Спрашивали все. Нет ли в госпиталях их мужей. Не встречался ли я с ними? А что я им отвечу? Ведь они такие же, как моя мать! Но если бы и видел — не сказал. Раз сам мужик похоронил себя для семьи, значит так надо. Ему виднее. Мужчиной надо суметь остаться до конца.

Семену тогда стало неприятно. Не по себе от слов слепого. И он предложил Григорию вернуться домой. Тот подумал и согласился. Шли они по берегу. Шли тихо. Переговаривались вполголоса.

— Когда твое поселение заканчивается?

— Еще не скоро.

— А что потом? Останешься в совхозе?

— Нет, уеду.

— Куда же?

— В Брянск, на родину.

— Свои есть?

— Нет. Никого.

— А к кому?

— Где-нибудь приткнусь.

— Да, теперь везде руки нужны. И глаза. И здоровье. Кто в силе — не пропадет, — поддержал Григорий, стараясь идти увереннее и не отставать от Семена. Тот тоже не спешил.

— Андрей вчера вечером у нас был. Все о тебе говорил. Хвалит.

— Не за что. Мы ведь с ним и ругались бывало, — вспомнил Гиря.

— С кем не случается. Мы до войны с его отцом тоже не всегда ладили. Хотя и друзьями нас все считали. А вот погиб он, и вроде у меня у самого полжизни отняли. Хороший был человек. И справедливый. Но это я теперь понял. Тогда иначе думал. А все — время. Оно нас чуточку мудрее делает. Терпимее.

— Терпимее!! Это к кому же? — усмехнулся Семен.

— К людям. К друзьям. К родным. Ведь вот когда на войне человек погиб — тут все без слов понятно. А вот когда в обычной жизни, то тут…

Гиря голову опустил, покраснел до макушки. Ведь и он в свое время кому-то здоровья убавлял своими кулаками. А за что? Хотя и деда кто- то тоже не пощадил.

Когда они вошли в село, Семен насторожился. Оглянулся в сторону дизельной. Оттуда не слышалось голоса дизеля. И что-то неприятно кольнуло внутри. Словно что-то выпало из рук. И, забыв проститься, пошел к дизельной. Оттуда навстречу ему Панкратов выскочил. Дрожащий, бледный.

— Что случилось? — остановил его Гиря.

— Не знаю. Кажется двигатель в разнос пошел.

— Что?! — Гиря в два прыжка оказался около дизельной. В ней дверь нараспашку. На минуту мелькнуло перед глазами испуганное лицо Андрея.

— Я не виноват! — крикнул он.

Семен рванулся к двигателю. Поплавленные подшипники еще не остыли. От них несло гарью. Масляный фильтр вырвало, отбросило в сторону. Он так накалился, что к нему нельзя было притронуться.