Книга Мастер и Воланд, страница 41 – Артур Самари

– Смотрите, как Алексей Толстой живет – машина, дача, как барин, а ведь Вы тоже талантливый. И перед Вами все двери откроются. А вместо этого Вы пишете какие-то опасные произведения, которые трудно ставить на сцене.

На такие слова Станиславский и его помощник усмехнулись. А Булгаков покачал головой и сказал:

– Я пишу то, что мне интересно, волнует меня. Конечно, деньги мне нужны, как всякому человеку, но не таким путем. Я не могу лицемерить, и прежде всего перед своей совестью. Ведь мне с ней жить до конца своих дней. Мне ли Вам говорить, ведь Вы стали интеллигентом не в советское время.

– Я понимаю Вас. Но Вы должны понять, что надо мной стоят люди и требуют этого от меня. Ну хорошо, Вы написали о белогвардейцах, и это чудом прошло. Может, теперь стоит написать то, что требует партия? То есть чередовать, как делают это другие. Так нет! Вы опять хотите ту же опасную тему – о белой гвардии, но уже за рубежом. Надо совмещать, следует быть более гибким.

– Извините, но я так не могу. У меня одно лицо.

И после этих слов он вышел из кабинета.

– Я же Вам говорил, слишком совестливый и к тому смелый, чего не хватает нам, – с грустью сказал Станиславский.

– Он просто высокомерный, а ведь мы сделал его знаменитостью, – недовольно произнес Кривошеин.

– Булгаков сам прославился, своим талантом, – возразил главный режиссер.

– Если бы наш театр не поставил его пьесу, никто не знал бы о нем. Большие гонорары вскружили ему голову, почувствовал себя великим, а завтра останется без гроша и приползет к нам. И будет писать то, что нужно стране. Разве не так было с другими авторами?

– Мне кажется он другой, и слава Богу, что есть такие.

Покинув здание театра пораньше, Булгаков решил прогуляться. Домой тоже не спешил, не желая видеть печальное лицо жены из-за того, что им стало трудно жить. Да и ко всему Люси потеряла интерес к его новому роману и уже слушалаглавы без особого интереса. А может быть, это ему показалось? Но было явным, что в их отношениях возникла мелкая трещина, как в окне, и с каждым днем становится заметнее. Это была духовная трещина. Люси стала жить своими интересами, – часто пропадала у подруг. Он стал чувствовать: к жене стал остывать. Это пугало, и ему не хотелось, чтобы любовь ушла из жизни.

Он шел по аллее в коричневом пальто и шляпе. Там было тихо, деревья уже стояли голые, а желтая, красная листва была под ногами. И вдруг сзади кто-то окликнул его. Это был друг Лямин, художник.

– Ты куда, домой?

– Просто решил прогуляться.

– Тогда идем со мной. Один мой друг организовал свою выставку в доме доктора Пикуля, там будут все свои.

Михаил согласился, и они вышли к дороге. У дороги он махнул кучеру, и они сели в фаэтон. И тощая лошадка уже неслась по указанному адресу.

Дверь на втором этаже открыл сам хозяин, с рыжей бородкой и густой шевелюрой. Он был рад Булгакову и крепко пожал руку в прихожей, сказав:

– Между прочим, я звонил Вам, но дома никто не поднял трубку.

Доктору коммунисты оставили три комнаты, так как они лечились у него. Две другие отдали молодому партработнику завода. Доктор, большой любитель живописи, иногда устраивал выставки для тех художников, которых не пускали в официальные галереи. На стенах были развешаны небольшие картины, и по комнатам бродили гости, разглядывая их. Иногда тихо обсуждали между собой. Заметив Булгакова, все спешили к нему, что пожать руку и сказать несколько теплых слов в знак уважения к личности, осмелившейся поднять запретную тему. Писатель был им благодарен и всех одаривал мягкой улыбкой. Картины этого художника были посвящены жизни дореволюционной России. Такая тема злила коммунистов, так как прошло более десяти лет, а они даже не смогли побороть голод в стране, а ведь обещали рай на земле. И люди тосковали по прошлому. В этом доме собирались именно такие люди, то есть старая интеллигенция. Они не теряли надежды, что прежние времена еще вернутся.