Книга Осколки на снегу. Игра на выживание, страница 263 – Элина Птицына

Из указа Императора Михаила

Плеть не мука, а вперед наука.

Народная мудрость, с которой сложно согласиться

Стойгнев и сам не знал сколько раз он бывал в этом кабинете. Первый раз, помнится, еще с отцом — недорослем был. Александр тогда потрепал его по голове. И он этим так гордился, что сбегал к нянюшке, хоть отец и не одобрял таких визитов, но ему так хотелось поделиться чувствами, что переполняли его маленькое сердечко. В детстве и юности он был излишне впечатлительным, хотя и не замечал за собой этого огреха.

Нянюшка всплескивала руками:

— Да не уж, Тоюшка, сам Император?! Да ты что? А сказал что? Ах, мальчик мой, ты будешь великим героем!

Герой, угу. Нянюшка не дожила, так и умерла считая, что у Тоюшки большое будущее. Знала бы она как ему душно в этом давно наступившем… настоящем.

Жизнь крутила-вертела, Смута бесновалась, страна летела в пропасть и каждый раз казалось — удержались, за край зацепились. Да некуда им больше падать!

В кабинете этом менялись люди, и сам кабинет менялся вместе с ними. Сдвигали мебель, выносили ковры, развешивали портреты. Все побывали на этих стенах: и обе Директории, и народники без числа. Косицын распорядился кабинет восстановить,и только портреты народников и героев оставил — сам из них.

При Михаиле портреты сняли. К новому Императору сунулись было и с проектом обустройства, да он не согласился. Заявил, что нет нужды, его все устраивает. Многих тем удивил.

Сам Стойгнев это расценил как признак того, что Майкл на свою эскападу в Империю смотрит как на командировку, а те, как известно, заканчиваются рано или поздно. Впрочем, тогда под ним самим шаталось не то, что кресло, все вокруг шаталось и слухи ползли чуть не об аресте. И от того жизнь Стойгнев вел в то время такую аккуратную, что вспомнить тошно.

В глубине кабинета Император Михаил — в знак милости — вышел из-за стола.

Князь склонился перед ним, как положено — от поклонов, чай, голова не отвалится — и отметил про себя, что Майкл-Михаил ответил на поклон уважительно, словно раньше не скользил взглядом по Стойгневу так, как будто он кусок стены этого кабинета. Орнамент, грах его раздери.

— Вижу вам передали мой указ, князь, и вы поспешили шокировать здешнее общество, — с легкой улыбкой молвил Михаил.

— Общество, что толчется в вашей приемной, запоминая просителей и пересказывая сплетни, шокировать не сложно. Им по большому счету все равно — оленьи рога я нацеплю, как дикарь Панциря, или в старом мундире на аудиенцию явлюсь. Все одно сплетни в город нести, да свою важность в глазах соседей попроще раздувать. Вот лазутчики, что середь толпы толкутся… Вот те другое дело, те всё примечают, куда надо передают. Да, вы, наверное, своих-то лучше знаете? — Стойгнев сделал самое простое свое лицо. Посмотрим, насколько ты откровенен, Император!

Михаил смотрел пристально, с прищуром.

— Своих? Вы, вероятно, о людях лира Артура Лортни? Боюсь, н а м они не свои. И всех их знает только сам лир Посланник Королевы.

А похоже старый лис Посланник оттоптался на царственной мантии знатно. Как же знаменитое чутье-то так его подвело?

— Слышал я, что приболел он, но в целом, бодр и весел, правда, ни с кем не видится, — с полуулыбкой ответил князь. — Вы его поберегите от визитов, а то некоторые его весьма видеть хотят… Как бы вреда не нанесли… Здоровью многоуважаемого лира.