Книга Полнолуние, страница 105 – Светлана Поделинская

Рушилась не только жизнь Эдгара. В феврале 1772 года в Санкт-Петербурге был заключен тайный договор между императрицей Екатериной II и прусским королем Фридрихом, а вскоре в Вене подписали секретную конвенцию о разделе Польши. Но поскольку о соглашениях никто не знал, поляки не объединились. Только разрозненные силы шляхты, создавшей Барскую конфедерацию, не сложили оружие, держа оборону отдельных городов и крепостей. Начался первый раздел Речи Посполитой. Эдгар вынужденнооставался в стороне от борьбы поляков за свое государство – из-за болезни он никогда не был воином. Он жил в Варшаве как во сне, терял аппетит и видел кошмары по ночам. Дни сливались в один – пасмурный и унылый, как эта долгая зима. Иногда Эдгар посещал званые вечера – то была необходимая часть его светских обязанностей.

В конце февраля Эдгар появился в одном из столичных салонов, пребывая в мрачном расположении духа и не зная, что за ним следит один человек – Низамеддин-бей, турок, на этом вечере одетый по европейской моде. Шитый золотом камзол и белый пудреный парик лишь оттеняли его мужественную южную красоту. Он был высок и широкоплеч, с орлиным носом и темно-карими, почти черными глазами. Эти глаза поражали бушевавшим в них огнем, в них вспыхивали темные искры и тлели горячие угольки. Дамы сходили по смуглому красавцу с ума и вились вокруг подобно рою разноцветных бабочек, однако он не обращал на них внимания – Низамеддин преследовал другую цель.

После того как их представили друг другу, Эдгар в одиночестве сидел в углу с выражением злой пресыщенности на лице. Низамеддин подошел к нему и, не дожидаясь приглашения, сел напротив.

– Я счастлив наконец познакомиться с вами, ясновельможный пресветлый пан Вышинский.

– Отчего же? – неприветливо осведомился тот.

– Я наслышан о вас, но не имел чести доселе встречать.

– Я не люблю свет, – сухо ответил Эдгар, почти не вникая в слова незнакомца.

В его тоне сквозило едва заметное пренебрежение, которое Эдгар, гордясь своим древним европейским родом и безупречной белизной кожи, подсознательно питал к тем, кто приехал с южных берегов Средиземного моря и исповедовал ислам.

– И я знавал вашу мать, – небрежно добавил турок.

При упоминании о Софии Эдгар немного оживился – в нем пробудился смутный интерес.

– Да? И давно?

– Очень давно. Вскоре после вашего рождения.

У Эдгара мелькнула странная мысль, как мог этот человек знать его мать без малого тридцать три года назад, когда сам немногим старше его – на вид турку не было и сорока.

– Я хорошо помню пани Софию, – продолжал тот. – Она была обворожительна, никто в целом свете не мог в то время сравниться с ней. Когда она входила в комнату, все замирали от восхищения.

Низамеддин действительно помнил молодую Софию, ее очарование и лицемерие, светящееся в фарфоровых глазах. Вот онас обманчивым кокетством завивает золотой локон возле розового ушка и говорит сладким голосом, улыбаясь одним уголком соблазнительных губ:

– Очень сочувствую, но я не люблю вас. Я люблю своего мужа, отца моего ребенка – у меня ведь есть ребенок, прелестный маленький мальчик.

Тогда Низамеддин впервые услышал об Эдгаре из ее медоточивых уст. София упомянула о сыне для пущей драматичности, чтобы предстать в лучшем свете.

Эдгар же отвлеченно слушал его речь, повернувшись к собеседнику красивым чеканным профилем. Холодное высокомерие этого польского пана бесило Низамеддина, он любой ценой хотел сбить спесь с Эдгара Вышинского, пусть даже ценой вопиющей лжи.