Книга Вот такие макароны. Студентки в Италии, страница 52 – Саша Урбан

Со временем, правда, вырабатывается привычка говорить: «хорошо выглядишь», «хорошие духи», «да, конечно, люблю», а спустя три месяца уже даже не задумываешься над тем, веришь ты себе или нет, произнося их. Просто говоришь.

И всё же от нашего сожительства есть польза, поэтому данный текст ни в коем случае нельзя воспринимать как одну сплошную жалобу. Благодаря Рыксе я научилась терпеть людей и смиренно относиться к тому, что независимо от того, какую умную мысль ты пытаешься донести, если у твоего собеседника есть своя точка зрения, то бесполезно как-то пытаться внести хотя бы горсточку благоразумия. Ненавидеть людей меньше я не стала, но начала сопереживать их тараканам, и вот честно, я не знаю второго такого человека как Рыкся, который бы так смешно ржал над моими шутками. Хотя бы ради этого и кофе по утрам на своей территории стоит держать компактную женщину.

Хозяева квартиры, в которой вот уже несколько месяцев жил Томазо, вернулись из поездки, и первым, что они увидели, кроме накрытого стола и идеально прибранного срача, была тетрадь, исписанная русским алфавитом. В один столбик шли аккуратно выведенные ровным почерком буквы, на другой стороне страницы владелец тетради пытался повторить их, то и дело исправляя, зачёркивая и переписывая. Свободное пространство страницы было заполнено словами, всё тот же немного резкий почерк чередовался с округлыми буквами, как будто писал ребёнок. Младший из соседей Тома чуть не поперхнулся воздухом, увидев эти прописи, и, выходя на фальцет, спросил без лишней скромности:

— Это что, русский? Нахрена тебе русский, Томми?

— Ну, интересно, — отвечал Томазо. Лучиано смерил его недоверчивым взглядом, упёр руки во впалые бочка и понимающе кивнул:

— Ага, коне-е-ечно. Зая, — обратился он к своему спутнику, Франко, — ты слышал?

Тот вместо ответа кивнул и продолжил разбирать вещи.

— А что не так? — спросил Томазо, изо всех сил стараясь сохранять достоинство.

— Конечно, знаем мы, зачем ты русский учишь.

— И зачем же?

— Чтоб девок трахать! — и победно расхохотался, пока Томазо пытался не уронить лицо. Скрестив руки на груди и посмотрев на соседа с высоты своего роста, Том весомо заявил:

— Мне для того, чтоб девок трахать, русский не нужен.

И казалось бы, спор исчерпан, как вдруг Франко резко выпрямился, обращаясь к квартиранту со зловещим:

— А это что?! — на вытянутых пальцах, с выражением лица «фу, какая гадость», Франко держал тонкий светлый волос, подобранный с подушки.

— Волос, — выпалил Том, не переводя дыхания.

— Слишком длинный для мужчины, не находишь?

— Потому что он не мужской.

Франко флегматично перевёл дыхание, обвёл взглядом комнату, прикидывая, где ещё он найдёт женские волосы в их холостяцкой обители, а потом, щёлкнув языком, сказал:

— Дай угадаю: это русский волос.

Чем этот диалог закончился я так и не узнала, потому что от смеха свалилась под стол, и Тому пришлось прервать повествование, чтоб помочь мне подняться, параллельноговоря:

— В следующий раз приходи с пылесосом.

Снится мне тут недавно сон: стоит у меня под окном бородатый бразилец, с которым у меня отношения натянутые настолько, что хоть симфонию на них, как на струнах, играй. Стоит посреди ночи и во всю силу своих лёгких орёт: «Если ты меня не любишь, то я тоже нет. Если ты меня забудешь, то и я в ответ». Мимо нот, мимо ритма, зато на русском, с акцентом, почему-то близким к кавказскому, какой можно услышать у нас в Москве возле Киевского. В довершение ко всему, его пение подхватывает женский хор, не то, чтобы ангельский, но для первого часа ночи с посредничеством бутылки красного полусухого и это можно было принять за открытие небесных врат. «Ну всё, приехали по Фрейду», — объявил мозг, повязывая траурную ленточку на ещё одном пучке нервных клеток.