Книга И оживут слова, страница 50 – Наталья Способина

– Какая красота, – непроизвольно произнесла я.

– Это Олег, – просто ответила Злата.

В этом коротком ответе прозвучали такая гордость и сопричастность,что мне снова стало неловко. Я вдруг подумала, что в жизни Альгидраса действительно случилось что-то страшное, а потом Радим привез его сюда: в чужой город, чужой мир. Альгидрас был вынужден говорить на неродном языке. Сколько он прожил здесь? Год? И год жизни среди этих людей не избавил его речь от мелодичности нездешних звуков. Каково ему было? Я вдруг поняла, что, возможно, не одна Всемила отнеслась к чужаку вот так – пренебрежительно и зло. А значит, тем ценнее в его жизни были те, кто отнесся к нему искренне, кто смотрел так, как Злата, словно на младшего брата: с нежностью и гордостью.

– Да, у Олега руки золотые, – с улыбкой проговорила Добронега, тоже тронув бусы.

Обладатель золотых рук смущенно потер нос и закусил губу, в одно мгновение став вдруг очень… настоящим.

– Раз уж заговорили о руках, – словно что-то вспомнив, нахмурилась Злата, – Радим сказал, что Олег руку поранил.

– Зла-а-та-а! – это возмущенное «Злата» прозвучало совсем по-мальчишески.

– Показывай, – тут же откликнулась Добронега.

Альгидрас попытался было избежать участи быть осмотренным, но, видно, женщины во все времена могли настоять на своем. Добронега отвела Альгидраса в часть комнаты, отгороженную кружевной занавеской. Мы со Златой остались вдвоем. Через занавеску смутно проступали силуэты, из-за нее слышались негромкие голоса, но все равно иллюзия уединения была почти полной. Я почувствовала неловкость и понадеялась, что Злата будет просто молчать. Понадеялась зря.

– Ты переменилась, – негромко проговорила жена Радима.

Я пожала плечами, рассматривая резную кайму, шедшую по краю стола, потому что ответить мне было нечего. Наступила тишина. Злата молча меня рассматривала, а я, стараясь не встречаться с ней взглядом, изучала комнату. Только сейчас я заметила, что то тут, то там деревянные поверхности покрывала резьба.

– Это… Олегово? – я указала на планку над дверью.

Вырезанные из дерева ветки и цветы, казалось, вот-вот свесятся, заслонив проход. Я подошла к двери и невольно привстала на цыпочки. Захотелось дотронуться, но я побоялась невзначай сломать. Такой искусной резьбы по дереву я не встречала ни разу в жизни.

– Олегово. Когда ему грустно, он всегда вырезает. А ему часто бывает… грустно.

Я обернулась, невольно задержавшись взглядом на занавеске. Там по-прежнему негромко переговаривались.Злата тоже посмотрела в ту сторону со смесью нежности и почти материнской заботы. Я почувствовала непрошеный комок в горле.

– Ты прости меня, – повинуясь внезапному порыву, сказала я, – и за Радима, и… вообще.

Злата перевела взгляд на меня. Несколько секунд пристально смотрела, а потом кивнула.

– Переменилась, – повторила она. – Не доведи боги оказаться там… чтобы так перемениться.

Она замолчала, и мне стало неуютно. Я всегда ненавидела неловкие ситуации и не умела из них выходить.

– И ты меня прости, – наконец сказала Злата, а потом, после паузы, добавила: – И за Олега спасибо.

Я удивленно подняла брови, а она пожала плечами и вдруг улыбнулась:

– Ты к нему сегодня ни разу не прицепилась, и легче ему.

Добронега отодвинула занавеску и вернулась к столу, качая головой.