Книга Пять жизней и одна смерть, страница 75 – Амалия Лик

Надеюсь, ты не натворила глупостей. Надеюсь, что успею…

Внутри все сжалось от прочитанных слов. А в мыслях стучали вопросы: «Кому он писал письма? И что они натворили?»

Я открыла очередной листок, в нем было больше исправлений, зачеркнутых слов и следов соленой влаги, чем на других. Это стихотворение. Те слова и сейчас иногда звучат в моей голове, когда я не вижу выхода. Они маяком разгоняют мглу, душевную мглу, которая иногда опускается на любого из нас.

«Свой братский гамбит…» Что он имеет в виду? Что он готов кем-то пожертвовать или же что готов жертвовать собой?

Звуков за дверью прибавилось, и я, испугавшись обычного неприятного исхода моего пребывания вэтом теле, свернула все листы обратно в произвольный комок и засунула в матрас.

Под грузом нахлынувшей печали и безысходности я легла на неровный, промятый матрас и, уставившись в потолок, принялась думать об этом парне. Кто же он и что произошло в его жизни? За что он попал в тюрьму, виновен он или нет?

Я размышляла, умеют ли настоящие преступники раскаиваться? И кто такой настоящий преступник? Можно перечислять десятки преступлений и сотни критериев и качеств настоящего преступника, но я представляла его по-своему. Тот, для кого жизнь другого не имеет ценности, кто не чувствует сострадания и готов на все ради своих желаний и собственного Я. Он безжалостен, алчен, злобен и бездушен. А еще не способен раскаяться. Ведь это великое чувство, известное немногим. Чтобы раскаяться, нужно признаться себе, что ты не прав, прочувствовать вину и принять всю ответственность.

Вокруг скрежетом замков проходила жизнь, а время стекало по стенам этой камеры, куба уныния и неизбежности, словно выкипающий шоколад по стенкам нагретого сосуда густой темно-коричневой лавой.

Тот же вечер в жизни Анны

В тело Кира я попадала еще несколько раз, но больше никаких записок, подсказок, ответов или хоть каких-то указаний на них не находила. Тогда я еще не знала, кто он и что сделал. А он, видимо, понял, кто я, прочитав мое имя в записке. Имя своей жертвы он не мог забыть! Но почему он тогда выбрал путь молчания? Почему не признался мне, не попросил прощения или не попытался объяснить, что это сделал не он? Почему во всем сквозило пустотой? Словно меня нет и не могло быть. Но я ведь была. И он это знал, он знал! А я поначалу и не догадалась, с кем меня свела Вселенная. Пока последний раз в общем коридоре ко мне не подошел другой заключенный и не назвал меня Киром Джонсоном. В руке мужчины была заточка, и он шел на меня. Не знаю, почему спасла жизнь своего убийцы, не знаю, что мною двигало. Но я смогла чудом увернуться от первого удара, а потом оттолкнула нападавшего и помчалась по коридору. Финалом было столкновение с охраной, наручники и изолятор. Но Кир остался жив, а я больше не попадала в его тело.

Руки подрагивают, я встаю и заглядываю в бар, где томится бутылка виски, не допитая Анной. Достав ее, наливаю добрые граммов пятьдесят в стакан. Беру из холодильника лимон, предназначенный длячая, и делаю большой глоток, после которого закрепляю ощущение долькой лимона. Горло, язык, нёбо, внутренности – все обжигает с непривычки, я не очень‐то опытна в распитии алкоголя, особенно крепких напитков. Но тремор ослабевает, а в голове появляется небольшой, легкий и приятный туман. Я делаю еще глоток, доливаю в стакан обжигающей жидкости и подхожу к дивану. Взяв лист, сажусь за стол и внимательно разглядываю его четыре угла, ровную, чуть шершавую поверхность с вкраплениями. Потом рука поднимает ручку. Я, выдохнув, поджимаю губы, и ручка прикасается к бумаге.