Книга Ноктюрн для капитана, страница 133 – Галина Маркус

Гений – это, конечно, не про меня, Питер был прав, утверждая, что я проехалась за счет Шопена с Вивальди. Потому что мне разрешается здесь все: ходить, куда захочу, ночевать в любой свободной комнате (но я почему-то ночую все в той же, в люльке, где спал Питер), разговаривать с теми Чистыми, которые не заняты работой. Впрочем, таковых тут, кажется, нет.

Чем больше я здесь нахожусь, чем лучше ко мне относятся, тем больше, казалось бы, я должна возомнить себя избранной – единственной землянкой, которую впустили в святая святых. Но на самом деле со мной происходит нечто противоположное. Первые несколько дней я действительно ощущаю себя обманщицей, вторгшейся в доверие. Мне кажется, что моих знаний так мало, а способностей недостаточно, а им просто не с кем сравнить. Но потом проходит и это, и я чувствую себя просто ребенком, каким наверняка и выгляжу в глазах этих мудрейших, ребенком, не способным понять их серьезных занятий, но от этого не менее ценным. Меня окружают теплом и заботой не как музыкального гения, а как неразумное, но любимое дитя.

И тогда все становится на свои места – и мои сомнения, и мои притязания исчезают. А Мельт-Тихц, как теперь очевидно, вовсе не мой ученик, а учитель, приставленный ко мне, чтобы помочь мне раскрыть все, на что я способна в музыке. Но все-таки он еще и мой лучший друг. Мы дружим так, как могут дружить люди разного возраста и разного уровня интеллекта – просто потому, что им хорошо друг с другом.

Именно поэтому я однажды начинаю играть при нем… музыку не музыку, а то, что сочиняется у меня вголове, состоящее из моих прежних набросков и импровизаций. К моему удивлению, он слушает меня с тем же вниманием, что и Шопена. А потом сам, демонстрируя новые навыки, за несколько минут записывает мою только что сочиненную мелодию на наш земной лад.

Обычно я, вышколенная мамой, всякий раз после наших с Мельт-Тихцем занятий подписываю композитора: на дорианских нотах я делаю это латиницей. Имена не очень интересуют Мельт-Тихца, но традицию он соблюдает. Вот и сейчас он протягивает мне ноты, чтобы я подписала автора. Я теряюсь, не желая признаваться, и вижу на лице своего друга улыбку – уголки губ смешно задраны к самому носу. Он показывает на меня, прямо в середину груди, туда, где, как думают люди, у них находится душа, а потом – на ноты, и сам рисует под нотами подпись. Здесь я по-прежнему Оса, и я впервые вижу изображение этого слова по-дориански: три крохотные волнистые линии одна под другой, нижняя из которых заканчивается закорючкой вверх.

* * *

Но Мельт-Тихц иногда занят, да и я немножечко устаю проводить у рояля все свое время. И тогда я начинаю думать о том, о чем так старалась забыть: о мире вокруг Стеклянного дома. Одни Чистые периодически исчезают из него, другие появляются, ну и я ведь тоже здесь не под арестом. Я не чувствую никаких тварей вокруг и решаю пойти погулять по городу. Но не успеваю я ступить за порог Стеклянного дома, как мой коммуникатор разражается неприятным звуком.

С изумлением обнаруживаю в углу экрана лицо Виктора. Он усмехается.

– Забыла? Твой коммуникатор перепрошит, в Управлении знают, где ты и что собираешься делать. Мы решили все так и оставить.

– Мы?

– Ну, наш новый-прежний начальник по безопасности. И, похоже, был прав. Ты куда собралась в одиночку?