Книга Малахитовое сердце, страница 17 – Лизавета Мягчило

– Мы здесь никому не помешаем, Чернавы давно нет.

– Когда я сказала «здесь», я имела в виду Козьи Кочи. Здесь не рады чужакам, вы умеете только разрушать и уничтожать. – Ее взгляд метнулся за их спины и неуловимо изменился, появилась щемящая душу нежность, суженные глаза распахнулись. –Василек, пошли домой. Мама пирог испекла. Не волнуйся, ребята больше в дом не войдут, они не причинят вреда.

Сзади послышался быстрый топот, высокий юноша настиг незнакомку в несколько широких шагов, а она, улыбнувшись, пошла по узкой тропинке, нервно проводя по длинным спутанным волосам тонкими, покрытыми веснушками пальцами.

– Не ищи госпожу, Вячеславушка, не славь, не моли. Ноги сами ходят, топ-топ, опомниться не успеешь, а ножки уже бегут, вперед несут. Не клади голову на плаху, не гневи богов здешних, топай себе по дорожке, топай потиху… А ты, Саша, берегись, Наденька ждет, Наденька жадная, голодная, ищет, к земле припадает и нюхает… – Неуклюже сгорбившись, Василько неловко кивнул своим словам и похлопал Славика по коленке, прежде чем пуститься наутек, догоняя уходящую девушку. – Агидель, стой, обожди, мамин пирог ждет!

– На вид конь, а сам ребенок. Умей ножки Вячеславушки топ-топ, хрена с два меня бы здесь видели. – Гнев Елизарова схлынул так же быстро, как обуял. Глядя уходящей паре вслед, он устало растер лицо, с сокрушенным вздохом спрятал его в ладонях. – Пошли, Бестужев. Похоже, менять что-то хочу один я, тебе, пуская слюни на чужую невесту, живется неплохо. Может, и хорошо, если тебя Наденька сожрет, еще быть бы ей живой, чтоб такая радость исполнилась.

Почти не задело. Укусить больнее, чем грызли его собственные бесы, не сможет уже никто. Бросив последний взгляд на рассыпанные у дровянки поленья, Саша сдержанно кивнул, пошел следом за бодро работающим руками Славой.

– Ничего бы мы там не нашли. Только одежда, сырость, зло и кости, Елизаров. Если она и вела дневники, то в доме их уже нет.

У дома старосты они оказались быстро. Каждый стремился отделаться от мрачных мыслей – толстая жаба, раздувающая бока, беззубый широкий рот с толстым кулем языка. И страх, заставляющий сердце щемиться в ребра.

То, что у Беляса что-то переменилось, было видно издалека. Так же флегматично паслись на лугу за домом коровы, так же развевались простыни на длинных, натянутых между шестами веревках. Только таз одиноко валялся рядом. У скамейки лежали пустая бутылка из-под самогона и смятая, пожелтевшая от времени газета с пятнами и огрызками недоеденных огурцов. Огородик, поражавший раньше буйством зелени, задорными кустиками петрушки и бодро торчащими перьями лука, зароссорняками, пожелтели широкие листья кабачков, укоризненно стояли на тонких ножках кочаны капусты, изъеденные гусеницами.

Дверь в избу была распахнута настежь, на их крики не откликалась ни Маруся, ни ее муж. Нерешительно потоптавшись за забором, Саша открыл калитку и вошел во двор, пропуская за собой Елизарова.

– Посиди здесь, я проверю дом.

В глазах Славы вспыхнул живой огонь возмущения, но он сдержанно кивнул. Что толку спорить, если Бестужев просто не захочет поднимать коляску по крутым ступеням? Если в избе никого нет, то эти хлопоты того не стоят.

Громко зевнув, из будки выскочил все тот же мелкий пес. Отъевшийся, отгоревавший пропажу своей хозяйки, он прижился здесь. Размахивая куцым обрубком хвоста и повизгивая от радости, он припустил к непрошеным гостям, пачкая ноги Славы пыльными лапами. Елизарову было все равно на грязь, наклоняясь, он потрепал псину за ухом, с коротким смешком поднял на руки, где она мигом подставила лысое пузо под уверенно почесывающие пальцы. Видно, изголодалась по вниманию и человеческой ласке.