Книга Змеиные боги, страница 31 – Лизавета Мягчило

Про приметы девушка говорила четко, с расстановкой на каждом выдохе. Так произносили дети заученные назубок стишки. Так рассказывали об основе основ, спроси в ночи – ответят без запинки. Остановившись, Соня задумчиво погрызла уголок нижней губы. Припоминая еще что-то, сама себе кивнула. Видно, все верно перечислила.

И от этой уверенности Смоль стало неловко. Будто это она здесь глупая и наивная, верила в бабаек и несуществующую нечисть. Отчего-то эта вера в голосе такой молодой и, казалось бы, обязанной быть смышленой девушки смущала. Может, Кате это померещилось, и сейчас Соня захихикает? Беспечно махнет рукой и отсмеется от этих присказок. Но та не смеялась. Всегладила и гладила головку Яси, присосавшейся к материнской груди. Сопение ее становилось ровнее и тише, Смоль понизила голос:

– Когда подросла, продолжала в это верить? Может, они говорят это, чтоб детей контролировать? Ну, знаешь, летом в полдень проще всего заработать солнечный удар. В лесу ранней весной замерзнуть, а с наступлением темноты заблудиться. Лешего вспоминают, чтобы к природе любовь привить, научить беречь. Может, каждая из сказок в действительности сказка?

– Понимаю я тебя. Но сама верю. – На мгновение Соня затихла, размышляя, продолжать говорить или нет, но, увидев в глазах Кати живой интерес вместо неприкрытой насмешки, продолжила: – Как не верить, если хозяина леса я своими глазами видела? Мне тринадцать в то лето минуло, пошла в лес за земляникой. Матери соврала, что с девочками пойду, да только в те дни мои подружки-близняшки заболели, мать их не пустила. Я одна и решилась. Там недолго до песчаника топать, считай, утром лукошки пустые подхватишь, а к обеду с целыми возвращаешься. Мама чай заварит земляничный и варенья наварит. Такого, что слюни от одного запаха по бороде текут. Да и хвалила меня она за каждую добытую ягодку, а я на похвалу ох какая падкая была… На полпути заметила зайца – лапа в расколотом пне застряла – сырой, щепки везде валяются, как сейчас помню этот пенек, поросший мхом. И что, вот спрашивается, куда не надо прыгал, как угораздило? Ох и орал же он, как детки в колыбельках плачут, ну я за эту корягу и взялась, не смогла пройти, выходит. А у того бока от страха ходуном ходили, лапа распухла, и я сижу с красным носом, чуть не выворачивает от рыданий. Жалко зайку было. Ну, я обратно до дома бегом, с ножом вернулась. Долго ковырялась, пока лапу освободила. Он кубарем катился. Отряхнулся так смешно, похромал пару метров и ка-а-ак припустит. Ни намека на хромоту, будто второе дыхание открылось. Я встала, осмотрелась, ноги от страха к земле примерзли. Смеркается уже. Бегом домой, а тропинку видно все меньше и меньше. Сама не поняла, когда не туда свернула. Ночью лес страшный, как живой. Тогда-то я дедушку лешего и увидела. Домой меня вывел.

Под чарующий тягучий голос Смоль показалось, будто она была рядом с той маленькой испуганной девочкой, предпочитающей спасение дурного зайца спелой землянике. И когда лапа была освобождена,и когда дорога спряталась. Волнение и любопытство погнали сердце вскачь, внутри заворочался комок, которому Катя не могла дать определения.

– Как ты его увидела? Может, это просто зверье рядом суетилось, а ты интуитивно дорогу нашла? Почему на лесавок не подумала?