Онлайн книга «Смерть как сон»
Я много ездила по миру и на личном опыте убедилась, что подобных споров лучше по возможности избегать. Европейцам никогда не понять Америку по-настоящему. А решив, будто что-то про нас поняли, они тут же предают это анафеме. На мой взгляд, этот комплекс вызван глубоко запрятанной завистью. Но важно другое – спор между американцем и европейцем о судьбах мира ни к чему хорошему не приведет. Честно говоря, от Кайсера я этого не ожидала. – Вы хотели меня увидеть. Вы меня увидели, – сказала я де Беку. – И что теперь? В глазах старика мелькнул огонек, совсем как у Мориса Шевалье. [21] – Я бы хотел увидеть вас в первозданном виде, ma cherie. Вы сами по себе произведение искусства. – Вы бы хотели увидеть меня обнаженной? Или еще и мертвой? – Не обижайте меня, я слишком люблю жизнь. – Он выдержал паузу, а потом поднял свой бокал, словно желая произнести тост: – Но смерть… она всегда с нами. – Вы делали заказ на картину с моей сестрой? Улыбка исчезла с его лица, словно ее и не было. – Нет. – Но вы пытались ее купить? – Не имел такой возможности. Я ее не видел. – А если бы увидели, как бы вы узнали, что она моя сестра? – Если бы я ее увидел, то решил бы, что это вы. – Когда вы впервые узнали о существовании мисс Гласс? – вмешался в допрос Кайсер. – Мое внимание привлекла фотография, опубликованная в «Интернэшнл геральд трибюн» в начале восьмидесятых. – Он хмыкнул. – Честно говоря, я даже подпрыгнул тогда в кресле, увидев подпись: «Дж. Гласс». – Я так подписываюсь в память об отце. – Весьма похвально. Но, боюсь, в тот день испытал шок не только я, а многие, кто был с ним знаком. – Да, мне это известно. Через несколько лет я стала подписываться уже полным именем. – Я на несколько секунд задумалась, а потом задала де Беку вопрос, который не могла не задать: – Каким он был человеком? – Разным. В начале нашего знакомства он мало чем отличался от прочих американцев – всех этих взрослых детей с выпученными глазами. Но потом изменился. У него был зоркий глаз, который подмечал то, что в упор не видели его соотечественники, да и не только. Ему не надо было повторять дважды. Он мало что знал об Азии, но впитывал знания и впечатления, как губка. Он был открыт всему новому. И вьетнамцы, кстати, любили его. – Женщины тоже? Еще один красноречивый жест, означавший скорее всего: «Мужчина всегда остается мужчиной». – Может быть, у него была какая-то конкретная женщина, которую вы знали? – У всех американцев на той войне были конкретные женщины. Впрочем, когда я говорю обо «всех американцах», к Джонатану это не относится. – Месье де Бек, постарайтесь все-таки вспомнить. У него была во Вьетнаме другая семья? Местная? – А если бы была? Что бы вы на это сказали? Я быстро опустила глаза. – Не знаю. Просто хочу услышать правду. – Вы видели Ли? – Да, а что? – Она наполовину вьетнамка, наполовину француженка. Таких много. И это самые красивые женщины на земле. – У моего отца была такая же? – По крайней мере, он имел возможность встречаться с такими женщинами. – У вас на плантации? – А где же еще? Де Бек почти никогда не отвечал на вопрос прямо. Его можно было понимать и так, и эдак. Обычно я умею общаться с подобными людьми, докапываясь до истины. Но сейчас растерялась. Если у моего отца была другая семья, неужели так трудно сказать это? – А кстати, – вдруг воскликнул де Бек, – вы знали, что в семьдесят втором, помимо исчезновения вашего отца, случилось еще одно любопытное событие? Закрылся журнал «Лук энд лайф», с которым он активно сотрудничал. – И что? Какая связь? – О, это был хороший журнал. И таких было немало в те времена. Но те времена закончились. Ушла эпоха. Мне кажется, Джонатан не смог бы вынести засилья «желтой прессы» и телевидения, ему было бы больно наблюдать за скоропостижной кончиной индустрии, в которой он сделал себе имя. – И что это значит? Вы хотите сказать, что ему некуда было возвращаться? – Я лишь хотел сказать, что те годы стали концом эпохи великих фотожурналистов. Джонатан входил в их число. Он был лауреатом всех известных премий. Он и его друзья много раз смотрели смерти в лицо и делали свою работу. Они скрупулезно увековечивали все ужасы двадцатого столетия, разъезжая для этого по всему свету. О, эти славные труженики! У них не было ни нормальной семейной жизни, ни больших денег, но им принадлежал весь мир! Я бы даже так сказал: Джонатан и его коллеги являлись переходным звеном от поколения молодых Хемингуэев к поколению звезд рок-н-ролла. – Но вы сказали, что их время ушло. И ушло еще тогда – в семидесятых. Я вас правильно поняла? – Да, после вьетнамской войны мир изменился. Америка в первую очередь. Да и Франция, если уж на то пошло. Кайсер кашлянул в кулак и заметил: – Если можно, давайте вернемся к разговору о сестре мисс Гласс. – Не возражаю, – отозвался де Бек, даже не посмотрев в его сторону и продолжая буравить меня пристальным взглядом. – Скажите, Джордан, с какой целью вы подключились к этому расследованию? Чего вы лично хотите добиться? Или вы мечтаете о правосудии? – О правосудии не мечтают, его вершат. – А что вы понимаете под правосудием применительно к вашему делу? Хотите наказать человека, создавшего все эти картины? Человека, который выкрал тех женщин из их домов ради того, чтобы обессмертить их образы? – Мы говорим сейчас об одном человеке или о двух? – спросила я. – Мы имеем дело в первую очередь с похищениями – значит, речь идет о похитителе. Мы также имеем дело с живописными полотнами, и, стало быть, речь идет о художнике. Это один человек? – Вопрос не по адресу. Но все-таки признайтесь, вы жаждете отмщения, наказания? – Скорее хочу остановить его, чтобы больше никто не пострадал от его рук. Де Бек задумчиво уставился на свой бокал. – Понимаю. А скажите, у вас еще осталась надежда относительно судьбы вашей сестры? – Мне трудно сказать… – Как по-вашему, она еще может быть жива? – Я была почти убеждена в обратном. Пока не увидела в Гонконге ту картину. А теперь не знаю, что и думать. – Я рассчитывала, что де Бек задаст еще вопросы, но тот молчал, поэтому пришлось продолжить опять мне: – А вы сами как думаете? Эти женщины еще могут быть живы? |